Фигурек - Фабрис Каро Страница 9

Подхожу к столику, он предлагает мне сесть — пожалуй, любезно, даже приветливо. В уголке его рта приклеилось чечевичное зернышко.

— Ну и что скажешь про покушать? Или ты уже?

Заказываю вареную грудинку с чечевицей — как у него. Он продолжает жадно и довольно шумно есть, неизменно запивая каждый отправленный в рот кусочек мяса глотком красного.

— Вы здесь фигурантствуете?

— Ты что, совсем дурак? Не видишь — ем я здесь, ем! Не научился различать, что ли? Ах да, я и забыл, разумеется, ты не научился различать… Как-то я еще не совсем въехал в то, что ты не из наших…

Он рыгает, прикрыв рот салфеткой — собственно, что он делает, не видно, только по звуку все понятно.

— Я что — похож на маменькиного сынка? У нас только те, кто по блату пристроился, работают в ресторанах, сопляки, которым повезло родиться у кого получше. Рестораны — это для избранных. И дело не в стаже, даже если бы я триста лет там протрубил, и то не мог бы претендовать на такое: я для них мужлан и больше никто… Хочешь, скажу верную примету? Парень, который ест солонину с чечевицей, — не из Фигурека.

Официант, совсем молоденький парнишка, наверное, ученик, приносит мне заказ. Осанка у него величественная, тарелку на стол он ставит, явно заботясь о том, чтобы произвести впечатление аристократа. Забавно: при такой склонности к перфекционизму — и подает солонину с чечевицей!..

— Я ходил в супермаркет, но вас там не застал.

Он удивляется, похоже, польщен тем, что я, оказывается, хотел повидаться с ним снова.

— Да, меня отозвали, надо было подменить одного парня, цикл дискуссий в медиатеке по поводу бесполезности всякого искусства… или чего-то еще в этом роде… На этот раз повезло: из супермаркета в медиатеку — повышение по службе… И потом, меня же впервые решили направить в медиатеку, сам понимаешь — прелесть новизны. Хотя не так-то просто высиживать два часа, притворяясь, будто внимательно слушаешь всю ту чушь, которую они городят… Мне почудилось, что я заметил там еще одного из наших — он зевнул во время этих дурацких дебатов не меньше десятка раз. Но я решил больше не рисковать и не пытался с ним заговорить — лучше какое-то время побыть тише воды ниже травы — нет у меня, видишь ли, никакого желания возвращаться в супермаркет…

— Кстати, насчет риска — а вам не кажется, что вы ставите себя под угрозу, рассказывая мне все это?

— Ну-у-у… Я уже свалял дурака в тот день, когда раскололся сразу, как тебя увидел… Теперь придется смириться, ничего другого не остается, разве что пустить тебе пулю в лоб. Как бы там ни было, я все равно не мог удержаться, мне позарез надо было душу излить… А потом я подумал: если этот парень шляется по похоронам, наверняка он одинок, как ленточный глист, вот и сложилось впечатление, что не слишком рискую…

Он запускает это предположение как пробный шар и ждет от меня подтверждения. И я тотчас же выполняю его невысказанную просьбу:

— Насчет этого можете не беспокоиться!

Выражение его лица смягчается, и мне становится понятно, что сказанных нескольких слов более чем достаточно.

— Главное, чтобы не засек контролер.

— Но вы ведь, наверное, со временем сами научились их засекать?

— Ну-у-у… в большинстве случаев. Помимо того, что они все там извращенцы, в Фигуреке, они к тому же еще постоянно эволюционируют… Когда-то, когда они себе особо голову не ломали, все было просто: контролеры носили полицейскую форму, и это позволяло им рыскать повсюду, где хотели. Но теперь методы усовершенствовались, стали тоньше, и контролером может оказаться хоть нищий у метро, хоть подросток на скейте, кто угодно — они научились заметать следы…

— А если засекут?

— Мне это грозит пожизненным заключением в компьютерной конторе. А для тебя существуют две возможности. Самое вероятное — несчастный случай, дорожно-транспортное происшествие, инфаркт, сведение счетов между торговцами наркотой, да мало ли что можно придумать, у них миллион вариантов, уж чего-чего, а фантазии на то, чтобы избавиться от тех, кто им мешает, у них хватит… Чаще всего — это просто фирменный знак Фигурека! — случается разрыв аневризмы. Такого вообще не существует, эту штуку там, в Фигуреке, и придумали, в следующий раз как услышишь, что кто-то скоропостижно скончался от разрыва аневризмы, можешь быть уверен: покойный мешал Фигуреку. Ну, и есть второй вариант — для везунчиков: они находят у тебя в анамнезе отдаленных предков-рокбренистов, и клетка захлопывается, хочешь или не хочешь, тебя насильно завербовали — либо ты становишься их клиентом, либо их служащим, и за этим следует, естественно, инициация, клятвы и все такое.

Я чувствую, как мое лицо покрывает смертельная бледность. Этот тип только что преспокойненько так сообщил, что его исповедь вполне может стоить мне жизни. М-да, всего-то уши развесил, а не успеешь оглянуться — и ты уже покойник!

— Эй, так я не согласен, я ни о чем вас не спрашивал и не просил рассказывать ваши байки!

— Не трепыхайся, малыш, трепыхаться — лучший способ дать себя застукать! Сиди спокойно! И лопай давай свою солонину, а то ведь остынет.

Лопай! Нет уж, теперь мне не проглотить даже крошечного кусочка чего бы то ни было. Теперь я совершенно на это не способен. Все остальное время, пока мы сидим в ресторане, я слушаю, что он говорит, рисуя в тарелке с чечевицей зубцами вилки ничего в общем-то не значащие символы. Иногда представляю себе жандармов, обнаруживающих в чистом поле искореженную машину, а в ней мой окровавленный труп: голова пробила ветровое стекло, лежит щекой на капоте, на лице навеки застыл ужас…

26

Ах, как она плачет, как плачет, она плачет просто восхитительно — именно такую плакальщицу я хотел бы видеть на собственных похоронах! Достаточно взволнованную для того, чтобы вовлечь остальных в свое горе, и достаточно красивую для того, чтобы не выглядеть жалкой — а кроме всего прочего, она ведь самим своим присутствием доказала бы собравшимся, что я имел некоторый успех у девушек.

С некоторых пор — чтобы быть точным: с тех пор, как отведал той солонины с чечевицей — я не могу присутствовать на похоронах, не представляя себе всякий раз, что хоронят меня самого. Теперь из разу в раз мне оказывается не под силу оценить церемонию объективно: каждая деталь неминуемо отсылает меня к забитой надо мною самим крышке гроба. И я ясно понимаю, что, случись мне умереть, скажем, через месяц, моя погребальная церемония потерпит фиаско.

Никаких бывших любовниц, которые в слезах вспоминали бы, как я был прекрасен. Друзей тоже, считай, нет. Родители — обаятельные, как пара стоптанных шлепанцев. Брат — настолько блистательный, что отвлечет всеобщее внимание от моей персоны. Впрочем, и рассказать-то обо мне будет практически нечего. Полный провал.

Похороны Марты Шабо, ниже которых, как мне всегда казалось, опуститься просто некуда, нулевой уровень, по сравнению с моими выглядят при таком раскладе не хуже погребения леди Дианы.