Хадасса - Мириам Бодуэн Страница 9

Поначалу отбор чтения был трудной задачей. Впрочем, я пожалела о некоторых покупках, которые были исключены цензурным комитетом. Надо было избегать книг, в которых злые обижают добрых. Уделять больше внимания красивым историям с хорошим концом. А мне — учиться познавать непостижимую грань, отделяющую Восток от Запада. Впрочем, в тот день мне пришлось наспех заменить историю, заставить забыть бедных козлят, поэтому я предложила:

— Либи, не хочешь выбрать другую книгу?

Она послушно вскочила:

— Эта подойдет?

И поднесла мне альбом со множеством картинок, в котором шла речь о свободе и каникулах.

— Да, очень хорошо.

Я взяла книгу, присела на стол, скрестив колени, показала обложку и поинтересовалась:

— Девочки, что означает слово СВОБОДА? Ну, Хадасса.

— Свобода — это статуя, мадам!

Ответ, кажется, всем понравился, а затем он понравился и мне.

— Согласна, существует статуя Свободы, которая находится в Нью-Йорке…

— Я видела ее со своей семьей! — перебила меня Сури из глубины класса.

— Я тоже, я тоже! — вторили другие

— Да, но слово Сво-бо-да?

Поскольку дети не отвечали, я продолжила, сочиняя определение:

— Знаете, свобода — это когда чувствуешь себя свободным, ничего никому не должен, когда делаешь, что тебе нравится, в любое время по собственному выбору.

Блими резко перебила меня:

— Нет! То, что ты говоришь, означает быть избалованным!

Ученицы согласились, отреагировали, и в библиотеке начался оживленный, даже безудержный галдеж, девятнадцать голосов против одного моего, пока я не вмешалась:

— Девочки, давайте сядем, успокоимся, у нас разные представления о том, что такое свобода, это нормально, но я думаю, что все же можно прочитать и понять историю «Свобода Мишу на каникулах». Вы еще хотите послушать об этом? И тут же прозвучало всеобщее «да». Я приступила к чтению книжки, долго показывала красивые картинки, и все прошло хорошо, потому что, в конце концов, свобода — это быть на каникулах и играть в прятки, есть шоколадное пирожное, ходить в бассейн и веселиться со своей кузиной.

После чтения я разрешала им какое-то время самим покопаться в книгах. В первые недели девочки выбирали истории для детсадовского возраста или начального класса. Долго рассматривая и обсуждая обложки, они воображали себе больше того, что было изображено на картинках и сказано в заголовках, которые они прочитывали, тыча в них пальчиком. Прочитывая текст вдвоем или втроем, особенно смелые отваживались даже изменять голоса и изображать шумы, что веселило их до предела. Часто они подходили и спрашивали у меня значение того или иного слова или просили прочитать конец истории, потому что не все понятно, мадам. Казалось, девочки уносятся в воображаемый мир, куда прежде никогда не попадали, в мир других детей, в мир комиксов в шесть часов утра или чтений у ночного столика под присмотром матерей, присаживавшихся на кровать перед наступлением ночи. Иногда же: «Мадам, так не бывает, животные не разговаривают!» — и какая-то ученица отвечает вместо меня: «Это придумано, в книгах все бывает!!!» — «Ах да, и вправду, но почему маленький мальчик спит с собакой в своей кровати? Мы не можем так поступать!!! Мы ненавидим собак, потому что они кусают евреев!» Затем понемногу они осмелились брать книги второго и третьего цикла. Указания были строгими, учительницам-христианкам, нанятым правительством, запрещалось говорить в классе о любви, деторождении, средствах массовой информации, новостях дня, телевизионных программах, религиозных верованиях, обсуждать фильмы и исполнителей песен, упоминать о насилии или трагедиях, о смерти и любых исторических или научных событиях, случившихся более шести тысяч лет назад. Однако никто не запрещал приобщать детей к миру книг. Я советовала моим ученицам читать, чтобы научиться чувствовать, читать, чтобы обрести свободу, читать, чтобы полюбить чтение.

Мне нравилось обходить столы, задерживаться около той или иной ученицы, задавшей мне вопрос. Однажды Ити, углубившаяся в альбом «Мартин в Лондоне», рассказала мне, выгнув бровь, что ее бабушке едва исполнилось четыре года, когда немцы сбросили бомбы на Лондон, и что всем пришлось спуститься в подвал, чтобы спастись от огня, а когда бабушка пошла спать, бомба упала прямо около дома, и крыша провалилась. От неожиданности бабушка потеряла голос и не могла говорить целый год. Сидящая рядом с нею Малка подхватила: «Знаешь, а мой дедушка видел вторую войну! (Девочка ухватила прядь черных волос и закрутила ее вокруг указательного пальца.) Во время Первой мировой войны он прятался в лесу. А во время Второй злые люди забрали его жену, шестерых детей и родителей, и он остался совсем один. Он работал в гетто, в Биркенау. Ты знаешь, что такое Биркенау? Там хотели убить его, но он трижды убегал, потому что бегал быстро, так же, как я! (Малка гордо улыбнулась.) Моя мама говорит, что только чудо помогло ему остаться в живых».

— А твой дедушка еще жив? — спросила я у ребенка с иссиня-черными волосами.

— Да-да. Когда война закончилась, он переехал сюда и построил много домов. Очень больших домов. Я очень люблю моего дедушку. А ты тоже любишь своего?

Рядом с нами Гитл читала Блими: «…В Японии из вежливости снимают обувь перед тем, как войти в дом».

— Мадам, — спросила Гитл, обернувшись ко мне. — Китайцы ходят без туфель по полу?

— Японцы… Да, они ходят босиком.

— Но нельзя ходить без обуви по дому!

— Почему, Гитл?

— Только у мертвых… (И она произнесла скороговоркой несколько слов на идише, несколько слов, которые защищают.) Только у них ноги босые. Когда человек умирает, с него снимают туфли, а на тех, кто жив, их оставляют! Вот ты, например, снимаешь туфли, чтобы ходить?

Хадасса, самая младшая в классе, любила только штрумпфов и особенно штрумпфетку. «Штрумпфетка красивая, да, мадам?» — повторяла она мне несколько раз в неделю. Когда Хадасса выбирала книгу, то спрашивала у меня: «А в книге есть Гаргамел?» — потому что Гаргамел пугал ее, и она объясняла мне, что лучше бы его не было, иначе он однажды съест маленького штрумпфа, и штрумпфетка будет очень опечалена, что у нее больше нет малыша. Хадасса входила в мир синих человечков, как вошла впервые в класс: слабенькая, перепуганная. Про Мартинов слишком трудно читать, так много слов, мадам, но картинки, о, картинки — другое дело; они такие красивые, я очень, очень хотела бы рисовать так.

По просьбе одной двенадцатилетней девочки я поставила на полку коробку, полную фломастеров и белых листов. Ученицы, быстро выбравшие себе любимых персонажей, таких, как Клиффорд, Снежная королева, Карамель, обожали рисовать и раскрашивать их, записывая имена. Частенько какая-нибудь ленивица спрашивала:

— Мадам, я уже читала три книги, можно мне рисовать?

— Я прочитала. Да, можно.