Дождь прольется вдруг и другие рассказы - Мишель Фейбер Страница 9

Но даже то, что ему удавалось рассмотреть, было на редкость красиво. Забыв о грусти, Бог подолгу стоял, разглядывая свою планету. У него начинала ныть шея, резало в глазах, немели босые ноги. Он видел, как облака барашками плывут над горным хребтом или полощутся над вершиной, подобно белым стягам. Или как ледники осторожно спускаются с полюсов и вскипают, словно пузырьки жира вокруг белка яичницы-глазуньи. Или как целый континент из золотисто-коричневого становится сочно-зеленым, точно земля внезапно устала от бесплодия.

Он хорошо знал форму каждого кусочка суши, даже маленьких, едва различимых островков, затерянных в голубых океанах, которые, стоит только моргнуть, и не отыщешь. Самый большой континент, сливающийся с ледяной макушкой шара, источал огромное разнообразие запахов. Каждый миллиметр благоухал по-своему, и ароматы смешивались, словно в диковинном овощном рагу. Сквозь запах превращенного в пепел угля пробивался дух пашни, муссон вместе со свежестью приносил запах тлена, над пространствами, провонявшими дизельным топливом и натрием, витал тонкий аромат свежей клубники. Южные оконечности этого большого континента напоминали отложной воротник рубашки, над которым торчали горы, словно какая-то уродливая физиономия. Два других огромных куска суши были разделены океаном. Почти одинаковые по размеру и сходные по форме, они походили на профили двух стариков — разочарованных, с вытянутыми лицами, стоически переносящих невзгоды. Профиль побольше пах кровью, свежей кровью, как будто она непрерывно сочилась откуда-то изнутри.

Конечно, Бог знал о людях на своей планете. Их были миллионы, столько миллионов, что и не сосчитать. Их города усеяли всю землю, кроме льдов, но Бог время от времени осматривал даже их — любопытства ради. Ему показалось — хотя он и не взялся бы утверждать наверняка — что именно с большого континента впервые стали доноситься голоса.

Столетиями Бог полагал, что это голоса из его снов: они звучали, когда он, завернувшись в одеяло, чуть задерживался на пороге дремы. Но со временем стало ясно, что никакого отношения к снам голоса не имеют, а спускаются с потолка, кружась по темному пространству, словно звуковая пыльца.

Поначалу голоса были такими слабыми, что казалось, будто это шуршит наволочка под ухом. Но через некоторое время (то ли потому, что Бог научился слушать внимательнее, то ли потому, что голоса стали отчетливее) он стал разбирать отдельные слова. Это совсем не значило, что он слышал самые громкие голоса, тут действовал какой-то странный физический закон — миллионы человеческих возгласов рассеивались в тропосфере и лишь некоторые прорывались в открытый космос, набирая силу по мере удаления от планеты.

Иногда эти возгласы сливались в вопль. Множество людей хором прославляли Аллаха, Элвиса, Победу, Свободу, Гитлера — должно быть, артистов или спортсменов. Повтор одного вырванного из контекста слова мало о чем говорил Богу. Другое дело — некоторые тихие речи, восклицания и беседы. Тут важен был тембр голоса, мелодика — они несли отпечаток личности человека и его судьбы. Обрывков услышанных фраз Богу было достаточно для того, чтобы почувствовать себя частью иной жизни. Иногда говорил он сам, иногда обращались к нему. Он был ребенком, женщиной, мужчиной, его возраст постоянно менялся — от колыбели до богадельни. Чьи-то сильные руки в перчатках усаживали его в сани, и кто-то рассказывал, что за путешествие им предстоит. И тут же он прикасался к чьему-то обнаженному плечу, а люди вокруг плакали по непонятному поводу. Затем заботливые приятели хлопали его по спине, когда он кашлял, подавившись роскошным кушаньем. А он надеялся, что сын будет хорошо учиться в школе, что у дочери все наконец сложится с этим идиотом-мужем, что Санта Клаус подарит ему планеты и звезды, подвешенные на веревочках.

Ни один голос, насколько Бог мог судить, не звучал дважды, а если и звучал, то Бог, конечно, его не узнавал. Однако он научился различать всевозможные оттенки чувств — нюансы переживаний и обертоны эмоций. Пронзительные, страстные восклицания напыщенных речей его не трогали, он засыпал под них. Смиренные и еле слышные причитания, наоборот, стряхивали всякий сон. Он вылезал из постели не из-за того, что слышал свое имя, — оно звучало так часто, что, похоже, богов на планете существовало видимо-невидимо, — нет, из-за особого тона, полного любви и жажды невозможного. Как бы ни хотелось ему спать, он залезал на стул и подталкивал шар, подгоняя время — пусть чему суждено, случится скорее, а то, что уже произошло, канет далеко в прошлое.

Потом он засыпал, и ему снилось, что он оказался на своей планете и умер.

А иногда, наслушавшись на ночь смеха, Бог видел во сне, как находит на задворках нечто настолько прекрасное, что словами не описать, а пробудившись, терялся в догадках: что это такое было?

Но самый странный сон приснился ему после того, как он услышал мальчишеский голос, который однажды тихой ночью шепнул ему:

— Боженька, — голос дрожал, словно мальчик вот-вот расплачется. — Ты там? Можно с тобой поговорить?

Потом — тишина: Бог затаил дыхание, мальчик тоже затаил. А дальше ничего. Голос потерялся.

Выпрыгнув из кровати, Бог залез на стул и приблизил лицо к висящей на нитках планете. В темноте смутно виднелись белоснежные полюса, следы от реактивных самолетов, облака. Конечно, он не увидел шептавшего мальчика.

— Здравствуй, — ответил он тоже шепотом, и его губы коснулись экзосферы. — Это я. Я здесь.

И тут же под губами образовались облака, как будто он дохнул на оконное стекло — больше ничего не случилось. Наверняка его желание ответить обернется каким-нибудь ужасным природным катаклизмом, но Богу так хотелось спать, что он вернулся в постель. Веки его распухли, его бил озноб.

Бог провалился в сон, как будто спикировал с огромной высоты. Казалось, он сам превратился в одно-единственное тихое слово, летящее сквозь космос. И ему приснилось, что он отправился на задворки Вселенной, на свое любимое место, где всегда находил новые игрушки. Однако, даже не дойдя до помойки, он заметил, что там кто-то копошится. Ребенок примерно его размера, попой вперед вылезал из обуглившегося остова старинного генератора. Уставший от одиночества, Бог радостно бросился навстречу. Он отчаянно торопился добежать прежде, чем ребенок обернется и станет ясно, мальчик это или девочка.

Он бежал всю ночь напролет, бежал и бежал, пока не проснулся утром, помня только одно — ощущение счастья.

Мисс Пышка и мисс Спичка
(пер. А. Соколинская)

Две довольно молодые особы, подруги еще по монастырской школе, жили вместе в маленьком уютном доме. Они были очень привязаны друг к другу и по очереди готовили утром омлет.

Мисс Пышка — между прочим, вовсе не толстая — прочищала в ванне сливное отверстие, вечно забитое темными и светлыми волосами, соскребала с раковины засохшую зубную пасту и делала многое из того, что терпеть не могла мисс Спичка — к слову, совсем не худая. На мисс Спичке лежали стирка и глажка, и мисс Пышка считала, что обязанности распределены по справедливости.