Космополис - Дон Делилло Страница 9

К машине подошел мужчина в костюме и галстуке, в руках — небольшой ранец. Эрик отвернулся. Из разума слилось все, за исключением чего-то связанного с пафосом самого слова «ранец». Ведь может рассудок вдруг отупеть — тактическая уловка уклонения или подавления, реакция на вдруг нависшую угрозу, прилично одетый человек с бомбой в чемоданчике, что даже в самой изобретательной мысли не найдется утешения, не останется времени на прилив ощущений, на естественный бросок, которым может сопровождаться опасность.

Когда мужчина постучал в окно, Эрик на него не взглянул.

Тут же на месте оказался Торваль — взгляд тугой, рука под пиджаком, с флангов заходят два помощника, мужчина и женщина, поразительно жизнеподобны, вынырнув из визуальной статики обеденного роя на улице.

Торваль навис над человеком.

И спросил:

— Вы, блядь, кто?

— Прошу прощения.

— Время ограничено.

— Доктор Инграм.

Торваль уже заломил мужчине руку назад. Прижал к борту автомобиля. Эрик подался ближе к окну и опустил его. В воздухе мешались запахи еды — кориандр, луковый суп, чад жарящихся пирожков с говядиной. Помощники встали вольным оцеплением, оба лицами прочь от места действия.

Из японского ресторана «Ёдо» вышли две женщины — и тотчас нырнули обратно.

Эрик посмотрел на мужчину. Хорошо бы Торваль его застрелил — ну или хотя бы приставил ему пистолет к голове.

Он сказал:

— Вы кто, блядь, такой?

— Доктор Инграм.

— Где доктор Невиус?

— Неожиданно вызвали. По личным делам.

— Говорите медленно и членораздельно.

— Его неожиданно вызвали. Я не знаю. Какой-то семейный кризис. Я его коллега.

Эрик задумался.

— Я вам когда-то уши промывал.

Эрик взглянул на Торваля и кратко кивнул.

Потом закрыл окно.

Он сидел по пояс голый. Инграм раскрыл свой ранец на комплекте недвусмысленных инструментов. Приложил стетоскоп к груди Эрика. Тот сообразил, еще как сообразил, почему на нем нет майки. Ее он оставил на полу спальни у Диди Фэнчер.

Пока врач слушал, как открываются и закрываются его сердечные клапаны, Эрик смотрел мимо Инграма. Машина рывками постепенно пробиралась на запад. Он не знал, почему до сих пор используют стетоскопы. Забытые инструменты древности, такие же причудливые, как и пиявки.

Джейн Мелмен сказала:

— Вы это вот что.

— Вот это. Каждый день.

— Неважно.

— Где бы ни был. Именно. Неважно.

Она чуть закинула голову и сунула бутылку родниковой воды куда-то в середину лица.

Инграм сделал эхокардиограмму. Эрик лежал на спине, монитор виден лишь искоса, и не был уверен, на что он смотрит — на компьютеризованную схему собственного сердца или на изображение его же. На экране оно лишь яростно пульсировало. Изображение всего в каком-то футе, но сердце обрело новый смысл — дальности, огромности, оно билось в кроваво-сливовом восторге рождающейся галактики. Что за таинство подметил он в этой функциональной мышце? Он ощутил страсть тела, его стремление приспособиться к геологическому времени, поэзию и химию его истоков в пыли старых взрывающихся звезд. Рядом с этим сердцем он себе чудился карликом. Вот оно, и он от него в священном ужасе: видит свою жизнь под грудиной — формирующими изображение блоками, она колотится вне его.

Инграму он ничего не сказал. Ему не хотелось разговаривать с коллегой. С Невиусом время от времени он беседовал. В Невиусе есть определенность. Седой, высокий и крепкий, в голосе слышится отзвук Центральной Европы. Инграм лишь бормотал инструкции, а не разговаривал. Дышите глубже. Повернитесь налево. Ему трудно сказать такое, чего он еще не говорил, слова выстраивались той же нудной последовательностью, что и тысячу раз прежде.

Мелмен сказала:

— Так вы это вот. Одно и то же каждый день.

— С вариациями, в зависимости.

— Значит, он к вам домой приходит, мило, по выходным.

— По выходным, Джейн, мы тоже умираем. Люди. Бывает.

— Вы правы. Я об этом не подумала.

— Умираем, потому что выходные.

Он по-прежнему лежал на спине. Она сидела лицом к его макушке и разговаривала с точкой чуть выше нее.

— Я думала, мы движемся. Но уже нет.

— В городе президент.

— Вы правы. Я забыла. Мне показалось, я его видела, когда выбегала из парка. По Пятой шел кортеж лимузинов в сопровождении мотоциклистов. Я подумала, столько лимузинов для президента — это я еще могу понять. Но то были похороны кого-то знаменитого.

— Каждый день умираем, — сообщил он ей.

Теперь он сидел на столе, а Инграм искал припухшие лимфатические узлы у него под мышками. Эрик показал на пробку из кожного сала и клеточного мусора в нижней части живота, угорь, чуть зловещий на вид.

— Что с этим будем делать?

— Пусть предъявит себя.

— Что. Ничего не делать.

— Пусть предъявит себя, — сказал Инграм.

Эрику понравилось, как звучит. Не сказать, что не вызывало воспоминаний. Он попробовал заметить коллегу. У него, к примеру, усы. Эрик их только что заметил. Он рассчитывал увидеть и очки. Но мужчина не носил очков, хотя вроде должен бы, беря во внимание тип лица и общую манеру — такой человек носит очки с детства, выглядит сверхзащищенным и маргинализованным, его третируют другие мальчишки. Можно поклясться, такой должен носить очки.

Он попросил Эрика встать. Стол для обследований сократил вдвое по длине. Затем попросил опустить брюки и трусы и нагнуться над ближним концом стола, слегка расставив ноги.

Эрик подчинился и оказался лицом к лицу с начальницей финансовой службы.

Она сказала:

— Так послушайте. На нас работают два слуха. Во-первых — уже полгода непрерывные банкротства. С каждым месяцем все больше. И еще больше грядет. Крупные японские корпорации. Это хорошо.

— Иена должна упасть.

— Это утрата веры. Она вынудит иену упасть.

— Доллар укрепится.

— Иена упадет, — сказала она.

Он услышал склизкий шелест латекса. Затем вторгся палец Инграма.

— Где Цзинь? — спросила она.

— Работает над визуальными паттернами.

— Оно не отражается на графиках.

— Отражается.

— Оно не отражается так, как обычно отражаешь акции технологических компаний. Там можно отыскать настоящие паттерны. Засечь предсказуемые компоненты. А тут иначе.

— Мы учим его видеть.