В тот год я выучил английский - Жан-Франсуа Дюваль Страница 9
В тот год я выучил английский - Жан-Франсуа Дюваль читать онлайн бесплатно
Английский язык создавал особые отношения, он придумывал нас самих и наши отношения, их, возможно, могло и не быть, если бы не английский, со всеми нашими затруднениями, спотыканиями, неловкостью. Язык наполнен свойственным ему чувством юмора, склонен к абсурду и ко всем тем вещам, которые нам завещала английская литература, — до такой степени, что кажется по-настоящему я пришел второй раз в этот мир именно благодаря английскому языку.
У нас родилась важнейшая мысль, что мы только эскиз самих себя. Мне понравилось, как Мэйбилин произнесла это слово по-немецки, в тот момент, когда я пытался развить эту мысль, она заменила им французское выражение. Немецкое слово entwurf [58]казалось мне более выразительным, отражающим устремление, движение вперед, а французское слово произносится не столь динамично, нет той решимости, резкости, оно более робкое и изящное. «Of course, you’ve got to look for happiness and not just wait for it» [59], — заявила Мэйбилин. Ясным было только то, что сквозило в обоих языках, нужно постоянно совершенствоваться, дополнять образование, мы словно черновик, который нужно приводить в порядок, работать над ним каждую минуту, мы это поняли в тот момент, когда почти начали спорить: мы оба рассмеялись, и я начал рассказывать, что Майк — я ей очень часто говорил о Майке, так как она была с ним едва знакома, и боялся, что у нее не лучшее о нем впечатление: черный плащ, вставные зубы, крашеные волосы, — Майк, возможно, слишком далеко зашел в искусстве преображения себя. Ему было девятнадцать лет, он выглядел как художники или писатели после долгих блужданий наугад, когда чувствуют себя поглощенными рутиной и понимают, что могут отныне быть свободными и самостоятельными, устанавливать свои правила, и он исправлял песни группы «Битлз».
Чтобы быстрее попасть в центр, Мэйбилин проделывала один фокус, но он не всегда срабатывал. Когда она выходила от квартирной хозяйки, спускалась по ступенькам, открывала дверь и выходила на улицу, ее сосед, с которым у них совпадали графики, выводил из гаража свой автомобиль. Автобусная остановка находилась как раз напротив, на другой стороне улице, а Мэйбилин как бы случайно бросала: «Do you know what time next bus is?» [60]— при этом она прекрасно понимала, что он не оставит ее на пустой остановке, а тотчас пригласит сесть в машину: «Oh, you’re going downtown? Well, I can drop you off if you want…» [61]— это был ритуал, и всякий раз ему удавалось придать удивленное выражение. Но иногда она выходила слишком рано или уже поздно, а порой сосед имел столь сосредоточенный вид, был буквально погружен в себя, что она не осмеливалась его прервать или он сам говорил, словно извиняясь: «I’m sorry, I’m afraid I’m driving to Newmarket today…» [62]И тогда она стояла в одиночестве, как взрослая, на остановке и ждала автобуса.
В 8 вечера, когда я снова с ней встретился в баре «Кенко», она переоделась — и сделала это для меня, а я подумал, что не привык к такому — она была вся в черном: черный свитер, черная юбка, и была невыносимо прекрасна, словно кошка, бегущая вечером по крышам между труб, пробуждая на ходу десятки дремлющих мифов. Когда я увидел ее, сразу возникло желание обнять, прижать к себе, но я не мог этого сделать, так как между нами ничего не было. Кем она была, как не простой сокурсницей? Разве мы были не просто друзья, которые любят болтать, возвращаясь с занятий? Этот черный наряд мгновенно сделал ее желанной, подчеркивал фигуру, словно зов, манящий заполнить эту пустоту. Единственным ярким красочным пятном был шелковый красно-белый шарф вокруг шеи, он выделялся на черном фоне, это было просто, но очень эффектно. Из репродуктора Билл Хейли тихо пел «Rock Around the Clock», и я не мог поверить, что эта музыка, как и эта атмосфера, создана для меня.
Что касается меня, то я тоже сделал усилие. Как я ошибался насчет этого вечера, если надел галстук, зная, что на моем пиджаке с Карнаби-стрит не хватает пуговицы, а на ее месте сиротливо торчит нитка. Мэйбилин тут же заметила и сказала, смеясь: «Look at that» [63]. Затем, бог знает почему, мы больше не говорили по-английски, как будто в этот раз французский подходил лучше, давая каждому возможность замкнуться в себе. Скорее всего, как мне кажется, французский был новым подходом к нашим отношениям, мы хотели только попробовать. Она настояла, чтобы заплатить за кофе.
От ночного клуба «Фолк блю», куда я ее пригласил, у меня сохранилось только пара воспоминаний: обертки от жвачек и атмосфера, которая в те годы царила в этом английском клубе. Музыканты стекались из дальних кельтских краев, из Эдинбурга, Дублина, предместий Лондона. У них было только одно — две гитары, губная гармошка, бубен и голоса, точеные, как у Джоан Баэз [64], стонущие, как у Боба Дилана [65], сочные, как у Донована [66]. Они раздавались в священной тишине прокуренного и набитого до отказа зала; перемешанная толпа возбужденных тел, колеблющихся между двух миров, готовых взлететь, прижимавшихся друг к другу, сидящих на полу в различных позах — на корточках, коленях, с вытянутыми шеями — в этой невыносимой духоте. Мы понимали, что в этих перемешанных аккордах, в этой музыке дрожала сумасшедшая надежда, и я тут же вспомнил слова Майка: «Music can be а great weapon» [67]Это слышалось в каждой песне, at each new number, поднималось неожиданным рассветом, так же как в последней строчке «Лесов» Торо [68]. Эти голоса разрушали нашу веру в старый мир, они провозглашали настоящее и новое время. Мэйбилин и я пришли одними из последних, сели в глубине зала, прислонившись к стене. Мы были только осколками целого, мы включились в историю, творящуюся в музыке на наших глазах, и эта история была важнее нас самих. Перешагнув через переплетенные тела, мне удалось принести для нее из бара чинзано («Ты знаешь, что я люблю», — сказала она) и достать себе пива.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments