Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов Страница 9

Алик ехал по московским улицам. И казалась ему, что весь мир стал нежно-розовым, как багамские закаты. А может быть, просто какой-то добрый друг незаметно поменял стекла в машине и он смотрит на серую ноябрьскую Москву сквозь розовую тонировку. Не хотелось ему сейчас в этом разбираться. Жизнь была прекрасна, а будущее кокосово-воздушным, как ветерок с океана на островах. От полноты ощущений и близости такой еще недавно далекой мечты Алик запел любимую песню «ДДТ».

«Это все, что останется после меня,

Эээтооо всееее, что возьму я с сссоообой…

Это все…»

Вдруг его лицо помрачнело.

«Нет, не все, – подумал он. – А вдруг Андрей кинет, вот возьмет бабки в капитал, а на офшор не отгонит. Тогда не на острова, тогда на Северный полюс бежать надо будет. И то не поможет. Разыщут. Да нет, зачем ему это нужно? – возразил он сам себе. – А репутация, а солидный бизнес, из-за каких-то двух с половиной миллиардов? Ни хрена себе каких-то! Да в этом славном городе сама мать Тереза за сумму на порядок меньшую зароет свою репутацию на ближайшей помойке. Да и репутация не пострадает, говорил я с ним один на один, доля в капитале в управлении у него навечно, скажет всем, что так и было задумано, а мне потом бегать всю жизнь. Не best. Нет, конечно, можно дробить суммы, брать расписки, заставлять клясться на коровьих черепах, только поможет все это мало. Хотя, с другой стороны, Париж стоит мессы, игра свечей, а Багамы – риска. Да и Андрюша вроде жулик правильный, с понятиями. Столько лет друг друга знаем, не один миллион вместе заработали. Ладно, на такие шансы надо играть, придумаю что-нибудь потом», – успокоился он.

Все было вроде по-прежнему, но город за окнами автомобиля вдруг перестал быть розовым. Серым и грязным вновь стал город, а потом и вовсе стал темнеть и темнеть, пока не исчез окончательно. В темноте послышались сначала неразличимые, а потом все более отчетливые голоса, похожие на те, что он слышал утром. Неожиданно посреди темноты появилась крохотная световая точка. Она резко стала расширяться. Свет заполнил все вокруг. И Алик увидел…

…Самолет, точнее салон бизнес-класса. Двигатели ревели, машина готовилась к взлету. Прямо перед ним в огромном кожаном кресле сидел человек лет сорока пяти. Человек был одет в темно-синий, явно не дешевый костюм. В ногах у него стоял портфель из крокодильей кожи. Человек молчал, потел и периодически откашливался. Было видно, что ему очень страшно. Он смотрел прямо сквозь Алика и молился.

«Господи! Господи, спаси, сохрани и помилуй. Сделай так, чтобы эта чертова алюминиевая труба взлетела, и полетела, и долетела куда надо, и не разбилась, и села плавно. Господи, сделай так, чтобы пилот был трезвым, а двигатель исправным. Не хочу умирать, Господи! Рано мне, рано. Потом, Господи, на обратном пути, если хочешь, но не сейчас. Не сейчас, Господи. Только бы долететь! Господи, я знаю, я грешен, тварь я последняя, Господи, я знаю, знаю. Но я же хороший, внутри, глубоко… Ну хорошо, ну очень глубоко, но ведь хороший? Это не я, это мир такой вокруг. Спаси, Господи, помоги. Только бы долететь, только бы долететь! Знаю, тварь я, знаю, прости меня, Господи. Я больше не буду. Жене изменяю с любовницей, любовнице с другой любовницей. Всем изменяю, себе изменяю. Никого не люблю. Прости меня. Спаси меня, Господи. Партнера кинул на бабки. Косорезю у друзей. Крыса я, Господи. Но ты же понимаешь – это не я, это мир такой. Это все ради детей, Господи. Кто о них подумает, кто их оденет, накормит, обогреет? Поэтому, Господи, спаси меня, ради них спаси. Только бы долететь! Нет, прости, вру я, ты же все знаешь, нельзя тебе врать. Не ради детей ужом вьюсь. Отмаз это дешевый. Нравится мне так жить, вкусно жрать, сладко пить. Ради этого все. Но я же не виноват, это ты нас всех такими сделал. Я исправлюсь. Честно, Господи. Я брошу пить, я откажусь от одной любовницы, я куплю жене шубу, я сыграю с сыном в футбол, я все сделаю, я храм построю. Только бы долететь! Верь мне, Господи. Спаси меня. Сволочь я мерзкая, гад, но я тоже жить хочу. У меня мама есть, она плакать будет, если я…»

Самолет взлетел, двигатели стали работать ровнее. Человек в кресле перестал молиться, вытер платком пот со лба и подозвал стюардессу.

– Принеси-ка мне односолодового виски грамм сто пятьдесят. Лед и колу отдельно. И смотри мне, не бодяжь там, я все равно почувствую. Знаю я вас.

– Что вы, что вы, не беспокойтесь, сделаем все в лучшем виде, – ответила стюардесса.

Человек довольно откинулся в кресле, хлопнул по тугой попке повернувшуюся девушку и стал насвистывать веселенькую мелодию. Самолет продолжал лететь. Двигатели гудели ровно.

Неожиданно Алик услышал стук. Видение самолета исчезло. Серая московская реальность стучалась в окно машины. Он открыл окошко. Реальность предстала в образе необъятных размеров гаишника с красной испитой мордой. Морда была такого густого рубинового цвета, что напоминала звезду на Спасской башне Кремля.

– Капитан седьмого отдельного батальона ДПС Николаев. Предъявите ваши документы.

– А? Что? – встрепенулся еще не очухавшийся от видения Алик.

– Не что, а нарушаем, товарищ водитель.

– Что? Где? Где нарушаем?

– Да вот же. Две сплошные, сами посмотрите.

Алик вышел из машины. Она стояла на перекрестке, наполовину действительно заехав на встречную полосу.

«Что это было? – подумал он. – С утра голоса, теперь вот молитва этого урода. Что это значит? Что-то мне это все напоминает. Я что, схожу с ума?.. Не может быть. Вспомнил. Фильм такой был. «Брюс Всемогущий» с Джимом Керри. Там Бог на время с одним лузером местами поменялся. Может, и я так же… Попробую?»

Алик подбоченился, принял какую-то немыслимо-трагическо-пафосную оперную позу, протянул вперед руку, грозно посмотрел на гаишника и сказал.

– Повелеваю, отъебись от меня, холоп смердящий!

Морда гаишника зажглась красным сигналом светофора.

«Не прокатило, – с ужасом понял Алик. – Ой, что сейчас будет!..»

– Ну, гондон, ну, товарищ водитель, тебе это дорого встанет. Будем протокол составлять. А с правами можешь попрощаться, – став совсем уж помидорным, прошипел гаишник.

На извинения перед капитаном Николаевым ушло минут пятнадцать. Покаяние проходило в бело-синем «Форде Фокусе» стража порядка. Капитан долго не хотел ничего слушать и, стиснув зубы, остервенело оформлял протокол. В конце концов Алику все это надоело. Он вытащил из кошелька купюру в сто евро, бросил ее под ноги капитану, нагнулся, поднял купюру, ласково посмотрел на гаишника и сказал:

– Товарищ капитан, что-то у вас грязно в машине, нехорошо бумажками разбрасываться.

Мент смягчился, взял купюру, хитро улыбнулся и ответил:

– Вот это спасибо, товарищ водитель, вот это правильно. Только посмотрите повнимательнее, там еще одна такая же бумажка валяться должна, ну вот точно такая же, один в один.

С Аликом случилась истерика, хохотал он минуты три без остановки. Смотрел на гаишника и снова хохотал. Немного успокоившись, он обнял капитана, дал ему еще стольник, забрал документы и вылез из машины.