Голоса летнего дня - Ирвин Шоу Страница 9

Надо сказать, что последнее задание ничуть не воодушевило Брайанта. И они с Бенджамином не обменялись ни словом, стоя чуть поодаль друг от друга. На опустевшем причале вдруг стало как-то жутковато тихо, темноватое помещение напоминало огромную пещеру. Брайант вычеркнул Бенджамина из списка лучших игроков, который составляли в конце сезона (Бенджамин узнал об этом от одного из официантов, обносивших кофе и сандвичами членов совета, на котором проходило голосование). Надо сказать, мальчик воспринял это очень тяжело. В школе он всегда был на одном из первых мест, в классе почти всегда первый, входил в каждый почетный список, который составлялся в конце недели и по завершении учебного года. И вот теперь он демонстративно держался ярдах в десяти от Брайанта, от души желая ему неудачи в каждой игре за команду «Сиракузы» и отчаянно стыдясь, что его враг (отныне он считал Брайанта своим личным врагом, никак не меньше) стал свидетелем беспрецедентной бессердечности со стороны его отца и матери.

— Послушайте, — грубо буркнул он Брайанту минут через пятнадцать после того, как последние ребята ушли с причала, — вам вовсе не обязательно ждать. Я знаю, как добраться до дома. Ездил один из Харрисона в Нью-Йорк и обратно раз сто, не меньше.

— Стой и не рыпайся, — столь же грубо рявкнул Брайант в ответ. — Будем ждать твоих отца и мать. Или кого еще из членов твоей семейки. Тех, кто, может, и вспомнит, что ты должен быть здесь. Пусть хоть весь день на это уйдет.

Луис, стоявший рядом, безмятежно смотрел на реку и сосал карамельки, хотя было всего полдесятого утра. Он мудро запасся ими еще накануне, во время последней вечерней трапезы в лагере.

Родители появились через несколько минут, оба бежали бегом. Оказывается, они просто проспали, будильник почему-то не сработал. Бенджамин пришел в ярость от их дурацких оправданий, поскольку адресовались они не ему с Луисом, а Брайанту. Вот если бы произошло нечто важное, чрезвычайное, какой-нибудь несчастный случай, внезапная смерть одного из членов семьи… Мама поцеловала его. Отец обнял и сказал, что выглядит он замечательно. Мама обратилась к Луису:

— А не рановато ли есть конфеты? — Она тут же бросилась целовать его и поцеловала, наверное, раз сто.

Отец достал двадцатидолларовую купюру и протянул Брайанту. Тот разыграл целый спектакль, делая вид, что пытается отказаться.

— Да берите, берите, — сказал отец Бенджамина и наконец все же умудрился втиснуть бумажку в полураскрытую ладонь Брайанта. — Лишние несколько долларов студенту никогда не помешают.

Бенджамина так и подмывало вырвать двадцатку из руки отца, но еще не пришло время позволять себе такие поступки.

— Должен сказать вам, мистер Федров, — панибратски заметил Брайант, — мальчики у вас просто замечательные. Просто чудесные мальчики!..

Бенджамин шепотом выругался, однако все же пожал руку Брайанту, когда тот подошел и с фальшивой улыбкой заметил:

— Потрясающее было лето, Трис, старина. — Бенджамин тут же понял, что сказано это нарочно и со злым умыслом. С целью напомнить о провале в лагере Кейнога. — Надеюсь, встретимся снова, следующим летом?

— Да, — буркнул Бенджамин, — да, конечно.

— Трис? Трис? — удивленно переспрашивал отец. — А что это означает?

— Это сокращенное от Тристан, — сказала миссис Федрова, бывшая преподавательница музыки. — Это был рыцарь Круглого стола. Он… э-э… — Тут она замялась и даже покраснела немного от смущения. — Он… э-э… ну, заигрывал с женой своего друга, короля Артура. А звали ее Джинерва.

Израиль Федров с подозрением посмотрел вслед Брайанту, уходившему по причалу.

— Все же несколько странное прозвище для тринадцатилетнего мальчика, — пробормотал он.

Бенджамин знал, что если б Брайант назвал его «центральным филдером», отец бы понял, даже счел бы это за комплимент. И еще больше полюбил бы за это Брайанта. Но ему вовсе не хотелось объяснять отцу, что никакой это не комплимент, скорее — совсем наоборот, не хотелось вдаваться в истинную подоплеку их с Брайантом взаимоотношений. Ему вообще не хотелось говорить о Брайанте. Ему хотелось домой.

На протяжении многих лет слово «предательство» ассоциировалось у Бенджамина с тем рукопожатием на причале. И с будильником, который почему-то не зазвонил тем утром в Харрисоне, 1 сентября 1927 года.