Арабский кошмар - Роберт Ирвин Страница 9

– У вас редкое заболевание. Отец будет лечить вас бесплатно.

– Как он будет меня лечить?

– Не знаю. Пока я только изучаю его методы, но мне уже известно, что мозг выделяет мысли так же, как печень – желчь. Возможно, в желудочках мозга произошло расстройство выделительного процесса, которое в свою очередь приводит к избытку кровяного элемента в организме, а тот в свою очередь – к самопроизвольному кровотечению.

Вейн говорил смущенно и не очень уверенно. Старик совещался с одним из своих учеников.

– Во всяком случае, этой ночью вы не будете спать в одиночестве. Кто-нибудь подежурит у вашей постели. А утром я за вами приду.

– Мне? Ночевать здесь?

– Почему бы и нет? Это самое безопасное место в Каире. Ему оказывают покровительство некоторые из самых могущественных эмиров. В караван-сарае венецианцы могут украсть у вас деньги, а священники – душу, зато здесь вы в безопасности. Если придется побыть в городе еще какое-то время, вам понадобится покровительство такого человека, как Кошачий Отец, и пристанище в таком месте, как Дом Сна. В городе небезопасно. Каждую ночь происходят убийства. Поговаривают о бунте и восстании. Но, что бы ни случилось, учителя сна никто не тронет.

Но вдруг он заговорит во сне? Вдруг во сне он проговорится, что приехал заниматься шпионажем? Правда, это не страшно, ибо ни Отец, ни его ученики, похоже, не знают ни английского, ни итальянского. И все же он будет лежать без сознания, под наблюдением чужестранцев, видя, быть может, сны на чужом языке, а потом проснется, беспомощно истекая кровью, в чужом подвале. К тому же его беспокоило и еще кое-что. Но что именно? Да, когда начался сон о святой Катарине и Зулейке? На закате или раньше? В караван-сарае он ему приснился или на ипподроме? Только ли святую Катарину и Зулейку он видел во сне, или ему приснилось также царское обрезание, даже Каир?

Видя, что он колеблется, Вейн взял его за руку:

– Ради Бога, дружище, вы же убьете себя, если не подвергнетесь лечению. Убьете себя или вас убьют. Я сейчас сказал, что это, возможно, расстройство секреторного процесса в мозгу. И, возможно, так оно и есть, но почему же тогда болезнь поражает вас только во сне? Не исключено, что это один из колдовских приемов человека, который пытается вас во сне погубить. Христиан, во всяком случае христиан с Запада, в Каире не любят, и вполне вероятно, что кто-то употребляет против вас колдовские заклинания.

– Я здесь не останусь. И все же благодарю вас, – Бэльян сделал учтивый, как он надеялся, жест в сторону Отца, поднялся, не оглядываясь, из подвала, вышел на улицу, на ослепительный дневной свет, и смешался с толпой.

Толпа была бестолковым животным, которое медленно двигалось и громко выражало недовольство, когда его подгоняли. Она двигалась со скоростью самых медлительных, то есть со скоростью дряхлых стариков и больных. Поговаривали, что большая часть каирского населения не работает, а живет подаянием или примиряется с медленной смертью. Бэльян боролся с этой толпой, тщетно желая, чтобы она расступилась перед ним, как Красное море перед Моисеем, но она смотрела на него упрямым мертвенным взором и едва волочила ноги. Он видел компании стариков, взявших друг друга под руки и величаво шествующих по оживленным улицам города, преодолевая все препятствия и поднимая пыль костлявыми босыми ногами. Вскоре он узнал, что эти толпы тоже опасны; порой в одном месте сходилось несколько процессий, и тогда в давке погибали люди.

Но зато там за ним не смогли бы следить Вейн с Отцом, и Бэльян наконец успокоился, позволив толпе вести себя куда заблагорассудится, отдавшись бесцельному передвижению, видя то, что приходилось видеть.

В этом городе взгляд подмечал больше, нежели в Венеции или Норидже: зеленый тюрбан хаджи, желтый халат иудея, огромная обоюдоострая секира и чаша для подаяния дервиша-бекташи. Одежда говорила и о вероисповедании человека, и о его устремлениях.

Так, праздно бредя неведомо куда, он и повстречал Йолла. На углу толпа обступила касаса, сказителя. Он сидел на некоем подобии деревянного трона, глубоко в тени, отбрасываемой выступом дома. На плече у касаса сидела на цепи испуганная обезьянка. У подножия трона сидел, сгорбившись, музыкант, сопровождавший слова сказителя негромкой игрой на ребеке, а мальчик разносил кофе на медном подносе. Но все взгляды были устремлены на касаса. У его ног сидела с обожанием смотревшая на него молодая женщина без чадры, поразительно красивая. Мужчины постарше встали или уселись вокруг него на корточки, вытолкнув детей за пределы круга. Круг был широкий, что порадовало Бэльяна, ибо изо рта сказителя летели капли слюны. История была увлекательная; завывания ребека нарастали и затихали, а касас энергично рассекал руками воздух, возбуждая любопытство слушавшей с отвисшими челюстями и остекленевшими глазами публики. Сказитель был, как ни странно, человек молодой, с густой копной волос и перекошенным от сосредоточенности лицом. На лице его проступил пот, а к нему прилип песок. Бэльян отродясь не видел человека грязнее. Казалось, он с головой окунулся в сюжет своей истории, но когда Бэльян подошел к слушателям, касас умолк, явно на полуслове, позволив музыканту и дальше играть на ребеке. Пристально глядя на Бэльяна, касас взволнованно показал на себя большим пальцем.