Эрон - Анатолий Королев Страница 9

— А еще я умею прилично стрелять, ездить верхом и у меня первый разряд по теннису. Но я действительно странная, — продолжила она задумчиво, — и Майя-злюка права: у меня с головой не в порядке. Нет, я не сумасшедшая — наверное нет, — она помолчала, — просто ужасно чувствительная. Временами. Я могу потерять сознание, если проведут по стеклу мокрым пальцем.

— Я никогда не буду этого делать, — сорвалось у Адама; в руках он бережно держал перо райской птицы, которое ему было торжественно вручено перед надеванием шляпы: не сломайте!

— Я рано умру. С такими нервами жить, наверное, нельзя. У меня вместо глаз — зажигательные стекла. Я обречена. Да?

Он не знал, как ответить.

— Вы очень правильно промолчали. Не боитесь, что я сейчас вот возьму — и сверну с моста? И мы полетим вверх тормашками! — «Победа» как раз катила в лавине машин по Калининскому мосту к каменной химере гостиницы «Украина». Адам вздрогнул; ноздри Маргариты сладко затрепетали, словно предвкушая падение в темные воды Москва-реки. Он чуть было не схватился левой рукой за руль. — Не бойтесь, — рассмеялась она, — я не имею прав на вашу жизнь, Адамчик. Если придется, укокошу себя в одиночестве.

Машина съехала с моста в тень мордвиновского монстра, и Адам перевел дыхание: все-таки он струсил.

Там, позади, на горбу широкого властного моста, мелькнули призраки погоды: каменные дали ночного Метрограда под светлым небом июня, стояли белые ночи, дали были охвачены закатным накалом, звезды и редкие облачка одинаково отливали снежком. Ночь как бы смеркалась. Жизнь читалась одинаково — слева направо и справа налево: а роза упала на лапу Азора. И в этом таился пусть неясный, но явно убийственный смысл.

— Мне нельзя подходить к окну, так и тянет вниз. К машинам тоже притягивает… А вот и мой дом, — «Победа» свернула с Кутузовского проспекта во двор многоэтажного угрюмого колосса и остановилась. Здесь жил советский истеблишмент.

Вылезая из машины, она внезапно близко-близко качнулась к Адаму бледным лицом, на котором капризно глядели в душу сомнамбулические глаза: Адам, вы душка и прелесть. Вы такой пушистый толстый молочный пряник. Мне с вами хорошо. Не бросайте меня, ладно? Давайте будем дружить.

Тут она замолчала и, закусив локон волос, упавший на лицо, задумалась: впрочем, я хочу показать вам свое логово и пригласить на чашку кофе.

Адам смешался: время за полночь, не слишком ли поздно?

— Фуй, нахал. Даме нельзя отказывать. Вылезайте из норы, пескарь. У вас есть шанс совратить школьницу.

Подъезд дома охранял милицейский пост. Впрочем, молоденький лейтенант явно дремал и смотрел вполглаза.

— Сначала я запру Джуро.

Адам с волнением стоял на пороге огромной темной квартиры. Стихло рычание пса, хлопнула дверь, вспыхнул ночной свет в холле. Гость не был человеком социальным, поэтому роскошь не оскорбляла в нем ни чувства равенства, ни идеалов справедливости. Мир, конечно, несправедлив. Изначально. Наоборот, как человек эстетический, Адам любовался громоздкой мебелью в стиле людовиков, ласкал рукой фарфоровую чашку с бисквитными розами на стенках, с горячим кофе в золотом нутре, а губами — край синего толстого стекла бокала на молочной ножке с рыжим густым коньяком. Но он почти не пьянел, напротив, был настороже в ожидании выходок советской принцессы и не ошибся. С пьяными глазами шалости она провела его сначала в свою спальню, похожую скорее на детскую комнату — так много в ней было кукол, обезьян из мягкой резины, пупсов.

— Так живут богатые свинки! — Она была явно возбуждена присутствием мужчины — крылья тонких ноздрей заметно трепетали, а в детскости проступила томительная грация змейки, вьющейся браслетом вокруг запястья. Внезапно она решила показать Адаму новую родинку.

— Смотрите, у меня растет родинка! Это так больно, — и она с невинной прелестью соблазна стянула через голову блузку тонкого шифона и осталась в тугом лифчике, украшенном крохотными бантиками. Ее скользкое тело смуглой ящерицы пахло легким потом и плотными духами. Тут Адам потерял бдительность.

— Помогите! — Рика повернулась к нему спиной. Требовала расстегнуть три маленьких пуговки, что и было исполнено. Сдернув лифчик, она повернулась к нему голой грудью и с исключительным простодушием невинности и опыта указала пальцем на крупную родинку, которая украсила розовый ободок вокруг плоского матового соска. — Потрогайте, ее можно оттянуть, как пуговку на ниточке. Что тоже было исполнено глупыми пальцами: мясистая бархатная родинка легко оттянулась на телесном жгутике, — У меня два соска, — рассмеялась она и приказала: — А теперь несите меня в ванную. Примите поздравления. Я отдаюсь вам, Адамчик. — Адам подхватил невесомое шелковое тело и на руках понес из комнаты. — Осторожнее, не влепитесь в вазу. Постойте, поднесите меня к зеркалу. Шикарно! У меня вид проститутки, а у вас глаза похотливого кролика… — И Рика сильно укусила его в ухо. Чуть не до крови. Но Адам не почувствовал боли. — Вот сюда. Я жду вас через десять минут.

В ванную, залитую солнцем ламп, вели широкие мраморные ступени, сама ванна была утоплена в пол и представляла собой идеальное полушарие, выложенное изнутри цветным кафелем. Там, в горячей голубой воде с пятнами пены, Адаму открылось смуглое нагое тело дерзкой девчонки — нечто совершенно египетское по чистоте линий и профильности черт. — Фуй, нахал. Ты должен быть наг и показать свои обнаженные чресла! — Наяда перевернулась на живот, демонстрируя острые лопатки и бамбуковый изгиб позвоночника. Но стоило Адаму под насмешки раздеться донага, как в ванной комнате что-то мелодично прозвенело… насупившись, Рика взяла в руку нечто похожее на красную мыльницу и прижала к уху. Мыльница оказалась телефоном, и он услышал:

— Это ты, Филипп? — удивилась Рика, — что случилось?

— Мне позвонил Карабан и донес, что дом стоит на записи. Наши слухачи помирают от смеху — ты решила поиграть с девственностью? — и передразнил: — У меня два соска! Шикарно! Я похожа на блядь… Пока, дурилка.

— А! Гадство! — Рика с ненавистью швырнула телефон в кафельный угол и, молнией выскочив из ванны, вдруг с презрительной злостью стала кричать Адаму: — Вон! Пошел прочь, говнюк!

Тот был так растерян и ошеломлен, что оказался нагишом перед дверью в ванную, а когда попытался вернуться за одеждой, разъяренная бестия — уже в махровом халате, надетом на мокрое тело, — метнулась в соседнюю комнату, откуда вылетела, держа на поводке кипящего черного пса с дьявольской лаковой мордой:

— Фас! Джуро, фас! Откуси ему член!

Пес яростно рванул, и жуткие зубы клацнули почти что в паху — если бы Адам не отпрянул, не заслонился руками… спас короткий поводок.

Словом, это было самое унизительное и постыдное из всех воспоминаний тогдашней жизни: с помощью пса злобная дрянь выгнала Адама в чем мать родила на лестничную клетку и захлопнула массивную дверь. Он пытался звонить, но не обнаружил на двери никаких кнопок или вертушек. Подняв с полу резиновый коврик и прикрывая срам, Адам в паническом ужасе стыда спустился в пустом лифте на первый этаж и постучал в стекло милиционеру. Увидев голого молодого человека, тот сначала выхватил табельное оружие и уложил его животом на грязный пол и только потом стал выяснять обстоятельства. Они были скандальны и унизительны. Наконец, гротескны. Очухавшись и зло посмеиваясь, постовой перевел голого к себе в будку, где усадил на клеенчатый диванчик, набросив на плечи Адама грубый дождевик.