Четвертый звонок - Марианна Гончарова Страница 9

— Ну наконец-то! А то все лето тихо-тихо, можно ведь с ума сойти, так было без них тихо…

Так что, доверяя ей, завороженная, я слушала и кивала, кивала, кивала… Словом, что-то пообещала. А мои родители научили меня выполнять свои обещания. Ну и пришлось придумать это «ухх!». Не сразу, конечно, но я придумала. И назвала это Экспериментальный театр тинейджеров «Трудный возраст».

Ну что можно сделать с коллективом шестнадцатилетних-семнадцатилетних, когда есть репетиционный зал, есть сцена, совершенно нет денег, есть много старых станков из ДСП, из которых можно выстроить что угодно? Что можно сделать с коллективом довольно продвинутых ребят — это было одно из последних поколений, которые читали без принуждения и с удовольствием, иногда тайно ночью, иногда прямо на уроке, держа книгу на коленях? Ну что — фантастику, конечно. Ясно, что надо было ставить фантастику. За лето я написала «Солнечный синдром» — пьесу по мотивам рассказа Рея Брэдбери «Все лето в один день». Правда, мотив там был еле-еле слышный, но был. Я специально его напела детям, этот мотив. Чтобы эта шестнадцатилетняя орда мне поверила.

Родители актеров обрадовались, хотя некоторые говорили, мол, мы не совсем понимаем, что это такое будет, но это классно. Начальник ГАИ, папа десятиклассницы Кати Даньковой, проникся и оделил нас крутыми серебристыми комбинезонами, присланными по гуманитарной помощи от Канадской службы спасения. Отец еще одного парня сделал нам большие разноцветные кубы, которые как будто были разбросаны по всей сцене каким-то великаном. Все остальное я добывала и выпрашивала сама. С помощью той самой Евгении, директора Дома детского творчества.

В сентябре мы собрались в репетиционном зале, уселись на пол в круг, зажгли свечу и, передавая ее по кругу, рассказывали, во что верим, чего хотим, чего ждем и на что надеемся. Потом я прочла пьесу и после двух месяцев подготовительных учебных занятий роли были распределены и репетиции начались.

Интересно, что пьесу эту я ставила трижды, с разными поколениями детей. И каждый раз я ее переписывала. Переписывала специально для новых участников с учетом их характеров, внешности, их умений и талантов.

Короче, там, в этой моей пьесе, было так. Пятнадцать детей, пятнадцать гениальных пяти-шестилетних детей были отобраны из тысяч оставшихся на негодной для жизни Земле и перевезены на ближайшую к Земле планету, чтобы там развивать их способности. На планете дети живут вместе, но каждый в своем боксе, встречаются только на лекциях.

Каждый ребенок — понятно, что именно каждый ребенок — личность штучная, ценная для генофонда Земли, — каждый ребенок учился той науке, которой собирался заниматься всю свою сознательную жизнь. Каждого ребенка готовили практически к подвигу во имя возрождения человечества. И если вдруг оказывалось, что, взрослея, ребенок не давал тех результатов, которых от него ждали взрослые, ниоткуда появлялись так называемые чистильщики, туманные существа в черных длинных плащах с огромными капюшонами, без лиц, ни хорошие, ни плохие, стерильные, словом, ни-ка-ки-е. Появлялись ниоткуда, из глубины сцены, как будто всегда там стояли — так оно и было, они действительно стояли там, сливались с задником, а потом отделялись от него (я выставила там дополнительные световые прострелы, именно они давали эффект ниоткуда появляющихся теней). Эти ни-ка-ки-е, бесчувственные, не зная, не ведая ни жалости, ни сострадания, холодные, в абсолютном смысле слова, существа-тени равнодушно, дисциплинированно, аккуратно уводили детей за плечи к себе — в ни-ку-да, безошибочно и точно определяя кого. Многие, кто смотрел эти спектакли, и до сих пор спрашивают, куда чистильщики их уводили. Что там с детьми происходило, как там было — никто не знал, даже не догадывался. И дети, живущие на этой планете без имени, под каким-то условным номером, чистильщиков очень боялись. Пьеса была написана в 1998 году. И только потом, когда спектакль в 2005-м игрался уже третьим составом, мои дети, прочитавшие к тому времени «Гарри Поттера» Дж. Роулинг, стали между собой называть чистильщиков дементорами — зыбким воплощением страха, лишающим воли и памяти одним своим взглядом и леденящим дыханием. Возможно, и наши чистильщики были как раз из этой же братии чудовищ и монстров, только не сказочных, а скорей фантастических, призванных на службу новой цивилизацией. Ведь говорят же, что все, созданное нашим воображением, должно где-то существовать.

На планете, где находился учебный центр, все время шел дождь. Только раз в пятнадцать лет, всего на несколько часов, дождь прекращался и выходило солнце.

Каждый раз накануне такого вот дня ученые были встревожены, солнце, верней его излучение, могло повлиять на психику детей, на их поведение, вызвать неадекватные реакции, агрессию. Или наоборот — депрессию, умственную слабость… Назвали они эти симптомы «солнечный синдром» и на общем сборе в центральном прозрачном ассамблей-холле, где обычно детей собирали на конференции, симпозиумы, встречи с героями космоса и оставшимися в живых, сохраненными программой выдающимися людьми, полезными для дальнейшего развития человеческой цивилизации, ученые сообщили детям о солнечном синдроме, но успокоили, что, как только солнце уйдет, как только опять начнется дождь, все симптомы бесследно исчезнут.

Однако — предупредили они детей — среди вас есть один мальчик, который прибыл на проект всего пять лет назад, и он помнит солнце. Ему эти симптомы не грозят. Зачем это было сказано — вряд ли по ошибке, вряд ли это была неосторожная оговорка. Скорей всего это была продуманная провокация, желание изучить поведение подростков в экстремальной ситуации.

Результаты не заставили себя ждать. Как только ученые удалились, при этом зритель видел, что за детьми продолжают наблюдать, дети вдруг разволновались и стали выяснять, кто. Кто прибыл на станцию всего пять лет назад? А нужно сказать, что дети между собой были знакомы мало, группы менялись и перетасовывались, все встречались только на лекциях или в зале ассамблей, чаще всего были погружены в себя и, как казалось взрослым, не обращали внимания на себе подобных. Для того чтобы лишить детей какой-либо внешней индивидуальности, их одевали в одинаковые удобные, влагоотталкивающие костюмы, сразу после прилета под видом борьбы со следами земной радиации и вирусно-микробной флорой, у них отобрали все, что дали им на память их родители. У кого-то плюшевого мишку, у кого-то старинный фотоальбом, у кого-то поношенную бейсбольную перчатку, у кого-то — шкатулку с пуговицами, бусинками и другим ценным для ребенка скарбом, у кого-то маленькую флейту или маленькую гитару укулеле. Детей лишили семейной фамилии, в виде исключения оставив лишь имена, добавив к ним номера, выбитые на их комбинезонах. Словом, определить, кто же из большой компании, примерно человек около пятидесяти, видел солнце, было практически невозможно. Но никто не оценил особенных возможностей этих гениальных, по сути, детей — один из них, глядя на шахматную доску, беспорядочно переставляя и нервно отбрасывая фигуры в сторону, а потом спохватившись, вернул их на место и вдруг выкрикнул:

— Это Бруно! Бруно прилетел сюда пять лет тому назад.

Ученые-наблюдатели ахнули от досады, они и сами не учли, что, во-первых, дети примутся решать эту задачу, во-вторых, что так быстро появятся симптомы солнечного синдрома, хотя солнца еще нет и в помине. Единственное, что хоть как-то успокоило ученых — это что дети пошли по ложному пути: Бруно, как выяснится потом, действительно прилетел на проект пять лет тому назад, но не с Земли, а с колонии, выстроенной на искусственном спутнике Земли. Бруно, который родился и жил в колонии, под искусственным светом всю жизнь, был тут совсем ни при чем, никакого солнца он не видел и на просьбы подростков, признаться, грубил, за что и ударили его один раз, потом второй, а затем стащили с подиума, на который он забрался, и стали колотить чем попало, его били бы в ярости еще долго, но раздался вдруг девичий звонкий голос. Сначала тихо, потом громче и громче, а затем уже истерично, отчего все остановились в растерянности: