Детство Левы - Борис Минаев Страница 9

Зачем-то я рассказал об этом случае маме. Она охнула, схватилась за сердце. Её и раньше волновал теоретический вопрос, — не собьёт ли меня какой-нибудь грузовик нечаянно — а тут она и вовсе разнервничалась.

— Вот что, — сказала она папе. — Надо найти какую-нибудь старушку, чтобы она отводила его из школы и разогревала обед. А то того и гляди потеряем единственного сына: или кирпич на голову свалится, или дом взорвёт.

Это мама намекала на то, как я включал газовую плиту. Тут действительно были некоторые трудности: пока я вынимал спичку из коробка, пока закрывал коробок обратно и чиркал ею — проходило порядочно времени. Если включить газ заранее, получался довольно приличный пых. Если же не включать заранее, а включать, когда спичка уже зажглась, — обязательно обожжёшь пальцы. Поэтому я предпочитал съедать котлеты холодными. Так они были ещё вкуснее.

…Идею о старушке я воспринял в штыки. Да другого и быть не могло: только-только став свободным человеком, я снова попадал в рабскую зависимость!

— Не хочу я твою старушку! — кричал я на маму. А она, соответственно, на меня:

— А тебя никто не спрашивает, понятно?

…Старушка-пенсионерка нашлась довольно быстро. Это была Маруся Ивановна с первого этажа. Маме она сразу понравилась своим весёлым и добродушным характером.

— Я ему и щей наварить могу! — весело объявила Маруся Ивановна.

Щи я не любил, предпочитал борщ. Я мрачно посмотрел на Марусю Ивановну и отрицательно покачал головой.

— А оладьи? — не унималась она. Мама сказала:

— Ну что вы, зачем вам себя утруждать. Я ему всё приготовлю с вечера, а вы только разогреете.

— Можно и разогреть, — разочарованно вздохнула Маруся Ивановна.

— Ну вот и хорошо, — мама зачем-то заглянула в пустую кастрюлю. — Давайте договоримся о цене. Лёва, выйди!

— Да ладно, что договариваться, — смутилась Маруся Ивановна. — Как вы люди хорошие, то не обидите.

Мама быстро вытолкала меня из кухни, и, чуть не плача с досады, я побежал гулять.

…А назавтра маленькая, крепкая Маруся Ивановна в тёплой шерстяной кофте розового цвета уже встречала меня у школьного крыльца.

Так мама ненароком лишила меня лучших в моей жизни минут.

Мои новые товарищи разбегались из школы в глухие дворы, где растут столетние липы, где у всех покосившихся заборов легко отваливаются доски, где много ржавого, трухлявого и интересного. Лишь я один плёлся домой по любимым переулкам под присмотром Маруси Ивановны.

Я боролся с ней разными методами. Задерживался в школе, глядя тайком из окна на нервничающую няньку: в школу она заходить боялась, но и поста своего никогда не покидала. Отказывался есть, глотая слюнки при виде любимых котлет. Все эти фокусы Маруся Ивановна сносила с добродушным спокойствием старого, мудрого человека.

…Но однажды я всё же нашёл слабое место в непроницаемом характере Маруси. Она любила спорить.

Споры мы затевали самые разные: о том, какие пельмени вкуснее: горячие или холодные? Кто лучше — мужчина или женщина? Есть или нет оружие в кобуре у милиционера?..

Мы спорили и о том, какого цвета кофта у Маруси Ивановны, розовая или оранжевая, где люди честнее — в селе или в городе, с кем хуже воевать — с фашистами или американцами, что вкуснее — блины или оладьи; всего сейчас и не упомнишь…

Наши споры обычно продолжались вплоть до прихода мамы. Обычно к этому времени мы уже сидели оба красные, надутые и молчали. Ждали, что она рассудит спор.

К вечеру наши дебаты достигали высшей точки кипения.

— У папы знаешь какая зарплата? Тыща рублей! — кричал я.

— Да? — ехидно отвечала Маруся Ивановна. — А почему ж ты тогда на обед черепаховый суп не ешь?

— А потому что черепах не едят! Зачем я их буду есть?

— А вот и едят!

— А вот и не едят!

Когда в двери наконец поворачивался ключ и в квартиру входила весёлая мама, под потолком висела всегда нехорошая тишина.

Мама очень обижалась, что я спорю с Марусей Ивановной.

— Она же пожилой человек! — убеждала мама меня. — Зачем ты её из себя выводишь? Она же нам помогает, пошла навстречу…

Я понимал маму. Каждый вечер она попадала в неловкое положение, кого-то ей приходилось обижать — или меня, или Марусю Ивановну. Но тайком от меня она сердилась и на няньку.

— Ну как ребёнок, честное слово, — жаловалась она вечером папе. — Застрянет на одном месте, и хоть ты тресни. Вот скажи: какие пельмени вкуснее — холодные или горячие?

— Не знаю, — говорил папа.

— И ты туда же! — вздыхала мама. — Да согласись ты с ребёнком один раз, он и отстанет. Ему бы только дай поспорить.

С каждым днём Маруся Ивановна становилась всё мрачнее и мрачнее. Она старалась скорей накормить меня и уйти к себе на первый этаж.

— Если что нужно будет, спустишься в шестую квартиру, — сухо говорила она на прощанье.

…Я чувствовал себя победителем. Но, увы, это была преждевременная радость.

Как-то раз Маруся Ивановна достала из холодильника рыжую луковицу, налила в стеклянную баночку холодную голубоватую воду и сунула луковицу туда.

— Это зачем? — поинтересовался я.

— Прорастёт. Лучок зелёный будем есть, свежий, — стараясь сохранять спокойствие, сказала Маруся Ивановна.

Я подошёл к подоконнику, на который Маруся Ивановна водрузила банку с луковицей, и стал пристально изучать её.

Маруся Ивановна, заметно нервничая, следила за мной.

— Чего ты высматриваешь? — наконец не выдержала она. — Правильно всё.

— Нет, не правильно, — торжествующе сказал я. — Ты её наоборот посадила!

— Как это? — опешила Маруся Ивановна.

— А вот, — я вынул мокрую луковицу из банки и показал ей на беленькие волосы, с которых стекала вода. Головой вниз. Отсюда лук-то растёт!

— Ладно, — вдруг спокойно сказала Маруся Ивановна. — Может, и правда… Только ты это — унеси её в свою комнату, спрячь куда-нибудь, чтоб мать не видела. Прорастёт — с меня рубль.

— Рубль? — изумился я.

— Угу, — кивнула Маруся Ивановна. И начала разогревать борщ.

…Каждое утро я бросался к своей банке, задвинутой в угол подоконника, теребил белые отростки на голове своего Чиполлино, менял старую воду на свежую, передвигал ближе к солнцу… А на кухне у Маруси Ивановны уже через три дня из стеклянных банок победно выстрелили нежно-зелёные побеги и весело торчали на окне. Маруся Ивановна бережно отрывала по одной стрелочке, макала в соль и с аппетитным хрустом жевала.

— Ну, как, — добродушно спрашивала меня Маруся Ивановна каждый день, — не пророс ещё?