Девушка жимолости - Эмили Карпентер Страница 9

– Мама подарила мне ее в детстве, поэтому она мне дорога.

Доктор снова взглянул на бумагу. Как же хотелось выхватить листок, сунуть в карман и удрать, – но я не двинулась с места.

– Не хочешь поговорить о содержимом коробки? – спросил доктор Дункан.

Я покачала головой.

– А о том, что написано на этом листке?

Veni, Creator Spiritus, mentes tuoram visita ^[2]. Я слышала голос матери, певшей эти строки. Она вручила мне этот листок и остальное содержимое сигарной коробки, когда мне было пять. Теперь оно принадлежало мне. Больше ничего от мамы не осталось.

– Это просто молитва, – сказала я.

– Молитва, которая так много для тебя значит. «О Дух Святой, Творец, приди и поселись у нас в груди». Я правильно понял, Алтея?

И тут, в ответ на его вопрос, полились слезы. Одна, вторая, они ползли вниз по щекам. Какой смысл отвечать? Я перед всеми ними – как сплошная открытая рана. Чем больше говоришь – тем хуже. Я повернулась к брату:

– Просто верни. Пожалуйста.

В моем голосе звенело отчаяние. Я почувствовала, как соскальзываю вниз. Сейчас я рассыплюсь, разобьюсь на части и разлечусь в разные стороны. Дальше наступит паника: головокружение, сердцебиение, сухость во рту. Я снова увижу золотую пыль, воронов и бог знает что еще. Только не это, только не перед этими людьми!

Я не моя мама!

– Послушайте, – сказала я, вытирая слезы и через силу улыбаясь, – мы все сейчас на взводе. Я хочу просто пойти поговорить с отцом, недолго. Может, если он увидит меня снова, если я смогу поговорить с ним, ему будет легче.

– Алтея, – снова начал доктор. – Мы прекрасно понимаем, что ты, возможно, и чувствуешь себя «на взводе», как ты выразилась, вернувшись домой. Заново приступать к жизни и работе на трезвую голову может быть очень тяжело после возвращения оттуда. – Он кивнул в сторону двери, как будто все свои противоправные действия я совершала прямо там, на лужайке перед домом. – Твой отец очень болен – и совершенно очевидно, что тебя это ошеломило.

– Вовсе нет. Я просто хотела поговорить с отцом. Если это невозможно, я просто заберу некоторые свои вещи и уйду.

– Понимаю, что ты представляешь себе все именно так. Однако мы – Уинн, Молли Роб и я – думаем иначе и хотим предложить тебе другой вариант. Вернуться к проверенному пути. Мы хотим помочь; возможно, при более длительном лечении тебе будет легче освоиться и сориентироваться.

– Я уже прошла все это.

– Реабилитация – это неплохо, но недостаточно.

– Ну уж нет, никакого стационара.

Дункан не моргнул глазом:

– Алтея, мы уверены, что тебе нужен дополнительный курс интенсивной терапии. Из-за твоих детских проблем.

– Понятия не имею, о чем вы. – Мой голос звучал предательски громко.

– Когда ты была там, – вставила Молли Роб, – папа рассказал нам такие вещи, которых мы прежде не слышали. О твоей матери.

– Что?

– Не хочешь присесть? – предложил Дункан.

– Нет, я хочу, чтобы вы объяснили, что вы имеете в виду.

– Мы многого не понимали о Трикс, – сказал доктор. – У твоей мамы было множество тайн.

– Она умерла не оттого, отчего мы думали, – добавил Уинн.

– В каком смысле? – Я почувствовала, что задыхаюсь. Взглянула на брата.

Он не ответил: повернулся, подошел к книжному шкафу и достал из нижнего ящика сигарную коробку. Чувство облегчения хлынуло сквозь меня, когда я ее увидела, – ободранную, в коричневых пятнах, с красным вороном на крышке. Уинн медленно подошел и протянул мне коробку. Я взялась за нее, но он не отпускал, так мы оба стояли и держали каждый за свой угол. Я немного потянула, и он отпустил. Тогда я протянула другую руку доктору Дункану. Старик отдал мне листок, и я положила его на законное место и прижала коробку к груди.

Я не моя мама.

Никаких жимолостниц не существует…

– У мамы была душевная болезнь, Алтея, – осторожно начал Уинн. – Шизофрения. Она поразила маму в тридцать лет.

– У нее была аневризма, – сказала я.

Тут заговорил доктор Дункан:

– Мы полагаем, она принимала галдол в чрезмерных дозах, чтобы справиться с болезнью. Это и привело, по-видимому, к смерти.

Я догадывалась, конечно, что с мамой и ее смертью не все так просто. Но отец никогда не говорил об этом, а я не позволяла себе думать о таких вещах. Не могла. Да и со мной не так все просто. Я оставляю золотой след то на дверной ручке, то на щетке для волос.

Я убеждала себя, что это все игра воображения, оставшаяся с детских лет. Мираж. Как когда раскаленное марево кажется водой. Я же не вижу, к примеру, Святой Девы в миске с кашей. Мои видения лишены смысла. Это афтершоки. Фантомные изображения, оставшиеся в мозгу после детской травмы.

Надо признать, я сама усугубила ситуацию: уговаривала себя, что это знаки, которые мама посылает мне из рая, показывая, что она рядом. Золото – с ее любимого платья, красный ворон спорхнул с сигарной коробки и кружит надо мной. Это означает, что мама всегда на страже и защищает меня.

Но я выросла, стала выпивать и принимать таблетки, и тут начались нашептывания. Они являлись незваными в минуты тревоги, усталости или огорчения. В минуты разлада с собой. Про них я не говорила никому из врачей. Может, я просто не хотела, чтобы они прекратились, кто знает. Но, оказавшись в клинике, я сказала себе: хватит, пора остановиться. И стала давать себе установки. Пусть дурацкие, но они работали.

В большинстве случаев.

– Ты же знала про галдол, правда? – спросил Дункан.

– Да, – ответила я. – То есть я знала, что она принимает лекарства, только не знала от чего.

Молли Роб еле заметно фыркнула.

Все ты знала. В глубине души ты понимала, что она принимает и зачем.

– Ей их не прописывали, – сказал доктор Дункан. – На самом деле мы считаем, что причиной смерти стала передозировка, а не аневризма.

– Но при чем тут я?

– Несколько месяцев назад твой отец высказал предположение, что нечто похожее может произойти и с тобой. Психический срыв на фоне шизофрении.

– Это наследственное, – сказал Уинн. – У Колли тоже было, у нашей бабушки.

– Поэтому ты и пила в детстве мамины таблетки, правда? – спросил доктор.

Я обмерла.