Уловка-22 - Джозеф Хеллер Страница 9

Эта система всех устраивала, и особенно доктора Дейнику: у него, таким образом, оставалось достаточно времени, чтобы наблюдать, как старый майор де Каверли мечет подковы на своей личной спортплощадке. Во время этого занятия майор носил на глазу целлулоидный кружочек, который Дейника выкроил специально для него из куска целлулоида, воровским способом вырезанного из окна служебной палатки майора Майора.

Доктор Дейника отправлялся в медчасть к Гэсу и Уэсу, только когда чувствовал себя ужасно больным, а чувствовал он себя ужасно больным каждый день. Гэс и Уэс осматривали его и ровным счетом ничего не обнаруживали.

Термометр неизменно показывал тридцать шесть и шесть, что, с их точки зрения, было совершенно нормальной температурой, если их шеф не возражал. Но он возражал. Постепенно он начал терять доверие к Гэсу и Уэсу и подумывал о том, чтобы перевести их обратно в гараж и заменить людьми более толковыми и способными найти у него в организме какой-нибудь непорядок.

Лично доктору Дейнике было известно множество вещей, которые нельзя было назвать иначе, как вопиющим непорядком. Помимо собственного здоровья, его очень беспокоили Тихий океан и полетное время. Здоровье это такая штука, в которой никогда нельзя быть уверенным. А Тихий океан… Дейника ужасно боялся, что если он освободит Йоссариана от полетов, то тем самым навлечет на себя гнев полковника Кэткарта и тот переведет его на Тихий океан. Полетное же время — это время, которое он должен был налетать в месяц, чтобы получать надбавку к жалованью.

Дейника ненавидел полеты. В самолете он чувствовал себя, как в клетке: в нем лишнего шагу не шагнешь. Доктор слыхал, что люди, которые с удовольствием влезают в кабину самолета, подчиняются подсознательному желанию влезть обратно в утробу матери. Это сказал ему Йоссариан, который устраивал так, что доктор получал свою надбавку за полетное время, не влезая обратно в утробу матери. Йоссариан каждый раз уговаривал Макуотта внести фамилию доктора в полетный лист перед тренировочным заданием или перед путешествием в Рим.

— Вы же понимаете, — лебезил Дейника, заговорщицки подмигивая, — к чему мне понапрасну испытывать судьбу, если я не обязан этого делать?

— Безусловно, — соглашался Йоссариан.

— Какая разница — был я в самолете или я не был в самолете?

— Никакой разницы.

— Именно это я и имею в виду, — говорил Дейника. — Не подмажешь — не поедешь, на этом все в мире держится. Рука руку моет. Понял, о чем я? Почеши мне спинку, и я почешу тебе…

Йоссариан понял.

— Да нет, я имел в виду не это, — сказал Дейника, когда Йоссариан начал чесать ему спину. — Я говорю о сотрудничестве. Взаимная любезность. Ты мне оказываешь любезность, я — тебе. Понял?

— Вот и окажи мне любезность, — попросил Йоссариан.

— Исключено, — ответил Дейника.

Что-то пугающее было в облике доктора, когда он сидел, погруженный в меланхолию, около своей палатки. А он при каждом удобном случае посиживал там на солнышке в летних брюках цвета хаки и в рубашке с короткими рукавами, которая от стирки — стирал же он ее в целях дезинфекции ежедневно — вылиняла и стала серой. Доктор был похож на человека, который однажды, похолодев от ужаса, превратился в ледышку, да так с тех пор и не оттаял полностью. Он сидел, уйдя в себя, втянув голову в худые плечи, и потирал загорелыми пальцами голые скрещенные руки, словно ему и впрямь было холодно. На самом деле тепла у доктора было хоть отбавляй, во всяком случае, сам к себе он относился с большой теплотой.

— Ну почему именно я? — не уставал он жалостливо вопрошать, и, надо сказать, вопрос этот был интересный.

Йоссариан считал этот вопрос интересным, потому что коллекционировал интересные вопросы, чтобы с их помощью срывать занятия, которые раньше два раза в неделю проводил Клевинджер в палатке капитана Блэка из разведотдела. Клевинджеру помогал очкастый капрал, которого все считали подрывным элементом. Капитан Блэк ни минуты не сомневался, что капрал — подрывной элемент: не случайно он носил очки и употреблял такие словечки, как «панацея» и «утопия». К тому же капрал не любил Адольфа Гитлера, а ведь Гитлер проделал такую замечательную работу по борьбе с антиамериканской деятельностью в Германии!

Йоссариан посещал занятия, надеясь хоть там докопаться до истины и установить, почему такое множество людей тратит столько сил, чтобы убить его. Помимо Йоссариана, к занятиям проявляли интерес еще несколько человек, и, когда Клевинджер и капрал имели неосторожность спросить, есть ли вопросы, вопросы так и посыпались — один интереснее другого.

— Испания — это кто?

— Для чего Гитлер?

— А правильно — это когда?

— Где был тот сутулый старик с белой как мел физиономией, которого я, бывало, называл Папашка, когда рухнула карусель?

— Какие козыри объявили в Мюнхене?

— Хо-хо, бери-бери!

— Мошонка!

Все это прозвучало одно за другим, и тогда Йоссариан задал свой вопрос, на который не может быть ответа:

— Где прошлогодний Сноуден?

Этим вопросом он уложил их на обе лопатки. Ведь Сноуден был убит под Авиньоном, когда Доббс сошел с ума в воздухе и выхватил штурвал у Хьюпла…

Капрал притворился глухим.

— Что вы сказали? — спросил он.

— Где прошлогодний Сноуден?

— Боюсь, что я вас не понял.

— Ou sont les Neiges d'antan? — сказал Йоссариан, чтобы капралу было легче понять его.

— Parlez en anglais, ради бога, — сказал капрал. — Je ne parle pas francais. [4]

— Я тоже, — ответил Йоссариан.

Он был готов, если бы умел, прогнать капрала сквозь все языки мира, чтобы выжать из него толковый ответ, но тут вмешался Клевинджер, бледный, худой, хватающий ртом воздух, с влажными от закипающих слез глазами дистрофика.

Штаб авиаполка забил тревогу: если людям разрешить задавать любые вопросы, которые им взбредут на ум, трудно сказать, до чего они могут докопаться. Полковник Кэткарт поручил подполковнику Корну прекратить это безобразие. Подполковник Корн издал приказ, определяющий порядок задавания вопросов. Как объяснил подполковник Корн в своем рапорте полковнику Кэткарту, этот приказ был отмечен печатью гениальности. Согласно приказу подполковника Корна, задавать вопросы разрешалось только тем, кто их никогда не задает. Скоро на занятия стали ходить только те, кто никогда не задавал вопросов, и занятия прекратились, поскольку Клевинджер, капрал и подполковник Корн пришли к общему соглашению, что нет никакой возможности, равно как и необходимости, просвещать людей, которые ни о чем не спрашивают.