Я не боюсь - Никколо Амманити Страница 9

– Слышал?

– Это несправедливо. Я уже ходил. Не пойду.

Мама посмотрела на меня и тоном, предвещавшим бурю, произнесла:

– Слушайся, Микеле!

– Нет. – Я подошел к отцу. – Папа, но очередь не моя. Я ходил вчера.

Он оторвался от телевизора и посмотрел на меня, словно видел впервые, пожевал губами и спросил:

– Ты знаешь, что такое на спор по-солдатски ?

– Нет. А что это?

– Так спорят солдаты во время войны, когда решают, кому идти выполнять смертельно опасное задание. Никогда не слышал?

Он извлек из кармана коробок спичек.

– Нет, не слышал.

– Они берут спички. – Он достал три из коробка. – Одна для меня, одна для тебя и одна для Марии. У одной мы отломаем головку. – Он сломал головку одной из спичек, потом сжал все их в кулаке, так что торчали кончики. – Кто вытягивает ту, что без головки, идет за водой. Давай тяни!

Я вытянул целую спичку. И подпрыгнул от радости.

– Мария, твоя очередь. Тяни.

Моя сестра также вытянула целую спичку и захлопала в ладоши.

– Стало быть, идти мне. – Папе досталась короткая.

Мы с Марией принялись смеяться и кричать:

– Тебе идти! Тебе! Ты проиграл! Иди за водой!

Папа поднялся слегка огорченный:

– Ладно, но, когда вернусь, вы должны быть уже умытыми. Ясно?

– Хочешь, я схожу? Ты устал, – сказала мама.

– Тебе нельзя. Это мое смертельное задание. К тому же мне надо взять сигареты в грузовике. – И вышел с кувшином в руке.

Мы быстро умылись, съели жаркое с макаронами и помидорами и после, поцеловав папу и маму, пошли спать, даже не настаивая на том, чтобы посмотреть телевизор.

Я проснулся среди ночи. Мне приснился дурной сон.

Иисус сказал Лазарю: встань и иди. Но Лазарь не встал. Встань и иди, повторил Иисус. Но Лазарь даже и не собирался воскрешаться. Иисус, который походил на Северино, привозившего нам воду в автоцистерне, разгневался. Невообразимо! Когда Иисус говорит: встань и иди, ты должен сделать это, особенно если ты мертвый. А Лазарь, напротив, лежал пластом и не воскрешался. Тогда Иисус принялся трясти его, словно куклу, и Лазарь встал и вцепился ему зубами в горло. Оставь в покое мертвых, говорил он окровавленными губами.

Я открыл глаза весь в поту.

Последние ночи были такими жаркими, что если, к несчастью, ты просыпался, то уснуть было уже невозможно. Наша с сестрой комната была узкой и длинной. Для нее отрезали кусок коридора. Обе кровати стояли вдоль стены под окном. С другой стороны была стена, которую отделяло от кроватей сантиметров тридцать.

Зимой тут было холодно, а летом нечем дышать.

Тепло, напитавшее за день стены и потолок, изливалось на нас по ночам. Казалось, что подушку и шерстяной матрас только что достали из печки.

Сразу же за моими ногами я видел темную головку Марии. Она спала в очках, скинув одеяло, абсолютно расслабившись, раскинув руки и ноги.

Она говорила, что, когда просыпается без очков, очень пугается. Обычно мама снимала их, как только она засыпала, потому что от них оставались следы на лице.

На подоконнике дымился и вонял аппаратик, убивавший комаров, но плохо действовавший и на нас. Впрочем, тогда никого не беспокоили такие мелочи.

К нашей комнате примыкала комната родителей. Я слышал храп отца. Шелест вентилятора. Дыхание моей сестры. Монотонный зов одинокой совы. Дрожь холодильника. Чувствовал вонь стоков из-под туалета.

Я встал на колени в кровати и лег животом на подоконник, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха.

Стояла полная луна, высокая и яркая. Было видно далеко, словно днем. Поля казались фосфоресцирующими. Воздух – замершим. Дома были темными и тихими.

Наверно, я был единственным во всем Акуа Траверсе, кто не спал. Эта мысль доставила мне удовольствие.

Ребенок в яме.

Я представил его мертвым в земле. Тараканы, клопы, сороконожки ползали по нему, по его кровоточащей коже, черви выползали из его мертвенно-бледных губ. А глаза походили на два вареных яйца.

Я видел мертвеца лишь однажды. Моя бабушка Джованна лежала на кровати со скрещенными на груди руками, в черном платье и туфлях. Ее лицо было словно из резины. И цвета воска. Папа сказал, что я должен поцеловать ее. Все кругом плакали. Папа подтолкнул меня. Я приложил губы к холодной щеке. Почувствовал отвратительный сладковатый запах, который смешивался с запахом свечей. Потом я вымыл рот мылом.

А если ребенок живой?

Если он хотел выбраться, и царапал стены ногтями, и звал на помощь? А если его схватил людоед?

Я высунулся из окна и в конце равнины увидел холм. Казалось, он появился из ниоткуда и выделялся, словно остров, поднявшийся из моря, высоченный и черный, со своей тайной, которая ждала меня.

– Микеле, я пить хочу… – проснулась Мария. – Принеси мне попить. – Она говорила, не открывая глаз и облизывая пересохшие губы.

– Сейчас, подожди… – Я поднялся.

Мне не хотелось выходить из комнаты. А вдруг за дверью моя бабушка Джованна сидит сейчас за столом вместе с ребенком? И скажет мне: входи, садись вместе с нами, покушаем? А на блюде курица со свернутой шеей.

За дверью никого не было. Лунный луч падал на диван в цветочек, на буфет с белыми тарелками, на пол из мраморной черно-белой крошки и заканчивался в комнате папы и мамы. Я видел их сплетенные ноги.

Я открыл холодильник и достал кувшин с холодной водой. Открыл, налил стакан для сестры, которая выпила его одним глотком:

– Спасибо.

– А теперь спи.

– Почему ты принял наказание вместо Барбары?

– Не знаю…

– Ты не хотел, чтобы она спустила трусики?

– Не хотел.

– А если бы мне пришлось делать это?

– Что?

– Спустить трусики. Ты так же бы поступил?

– Конечно.

– Тогда спокойной ночи. Я сниму очки. – Она положила их в футляр и легла на подушку.

– Спокойной ночи.

Я еще долго лежал, уставившись в потолок.

Папа не уехал. Он вернулся, чтобы остаться. Он сказал маме, что ему обрыдло видеть автостраду и он какое-то время побудет дома и займется нами.

Может быть, рано или поздно он отвезет нас к морю поплавать.