Низина - Джумпа Лахири Страница 88

Но если он сам по себе ничего не значит, то почему же тогда он так отчаянно цепляется за жизнь? Почему тело не хочет подчиниться мозгу?

И тело в конце концов взяло верх над мозгом — он вынырнул. Ноздри щипало, словно огнем жгло, легкие жадно хватали воздух.

Двое в форме стояли, наведя на него дула винтовок. Один кричал в мегафон, Удаяну даже не пришлось напрягать слух.

Низину полицейские оцепили, его же окружили со всех сторон. Семью взяли в заложники. Голос в мегафоне прокричал: они начнут расстреливать его родных по одному, если он не сдастся. Эту угрозу слышал не он один, она прогремела на весь квартал.

Он поднялся в полный рост в мутной зеленоватой воде, доходившей ему до пояса. Он отплевывался, отхаркивался, заходясь в судорожных приступах кашля. Ему приказали выйти с поднятыми руками.

Его шатало и мутило, перед глазами все дергалось и ходило ходуном — и вода, и небо, и горизонт. Ему хотелось укрыться теплой шалью. Темно-бордовой шерстяной шалью, всегда висевшей у них в комнате на крючке, он накидывал ее на плечи, когда спозаранок вылезал на крышу покурить. Шаль эта хранила запах Гори.

Он надеялся, что Гори с матерью еще не вернулись из города, куда поехали за покупками. Но он увидел, когда вылез из воды, что они успели вернуться.

Все начиналось в колледже, в университетском городке, по соседству с кварталом, где жила Гори. Сначала крамольные разговоры — в лабораториях, в студенческой столовой. С разговоров о стране и обо всем дурном, что с ней происходило. О загнивающей экономике, о падении общего уровня жизни. О неурожаях риса, из-за этого десятки тысяч людей оказались под угрозой голодной смерти. О пародии на независимость — когда половина Индии до сих пор пребывала в цепях. Только теперь в эти цепи заковали себя сами индийцы.

Потом он познакомился кое с кем из членов студенческих марксистских кружков. Они говорили о примере Вьетнама. Он стал ходить с ними по всей Калькутте, прогуливал занятия. Они приходили на фабрики, заходили в трущобы.

В 1966 году они организовали студенческую забастовку в Президенси, выступили против начальства общежитий, требовали увольнения коменданта. Они очень рисковали — ведь за такие дела их самих могли выгнать из университета. Но благодаря их усилиям весь Калькуттский университет был закрыт в течение шестидесяти девяти дней.

Потом он стал ездить по провинциям, продолжал глубже знакомиться с марксистским учением. По заданию партийных товарищей он ходил от деревни к деревне, по пятнадцать миль ежедневно. Встречался с голодными крестьянами, которые вынуждены были питаться тем, чем кормили свой скот. Видел их детей, не знавших, что такое поесть за день два раза. Общался с несчастными, кто от отчаяния убивал своих близких перед тем, как покончить с собой.

Существование этих людей целиком и полностью зависело от землевладельцев и ростовщиков. От тех, кто наживался на них. От сильных мира сего. От непобедимой несправедливой системы, державшей их в повиновении и унижении, лишавшей их элементарного человеческого существования.

Он принимал их скудное угощение. Пустой рис, жиденькую чечевичную похлебку. Воду, никогда не утолявшую его жажды. В некоторых деревнях не было даже чая. Он редко мылся, справлял нужду в поле — не самое удобное место, когда мучаешься расстройством желудка от сырой воды и нездоровой пищи. Но для него это были временные лишения, а многие люди другой доли и не знали.

Спали они с товарищами в тесных гамаках, а то и вовсе на мешках с зерном. Их поедом ели тучи москитов. А ведь некоторые из его товарищей были из очень состоятельных семей. Двое даже не выдержали — сбежали через несколько дней. По ночам, в тишине, расстроенный увиденным и услышанным Удаян предавался мечтам о своем единственном утешении. О Гори. Он представлял себе, как снова увидит ее, как снова будет разговаривать с ней. Все гадал, согласится ли она выйти за него замуж.

Однажды во время посещения больницы он увидел мертвое тело молодой женщины. Она была примерно возраста Гори, но уже имела много детей. По телу трудно было определить, отчего она умерла. Ни один из них так и не смог правильно определить, когда доктор предложил им высказать свои предположения. Оказывается, ее затоптали. Она попала в давку, когда пыталась раздобыть дешевого риса для своей семьи. У нее были раздавлены легкие.

Он представил себе, как люди в этой озверелой давке пихали ее, толкали, тыкали кулаками в спину, норовили сбить с ног. Возможно, это даже были ее односельчане, кого-то из них она, возможно, даже называла своими соседями и друзьями. И этот вопиющий, чудовищный случай лишь подтверждал полную несостоятельность государственной системы. Еще одно доказательство того, каким тяжким преступлением следует считать политику государства, доводящего людей до такой нищеты.

Им говорили о какой-то альтернативе. И все же поначалу это был главным образом вопрос формирования взглядов. Посещение митингов и съездов, самообразование. Расклейка плакатов и лозунгов на стенах по ночам. Чтение листовок с речами Чару Маджумдара, вера в учение Кану Санъяла. Вера в грядущие перемены.

Как раз в тот период, когда партия только была провозглашена, Субхаш уехал в Америку. Он критически относился к целям партии, по сути дела, не одобрял их. Это его неодобрение бесило Удаяна, но их временный разрыв наполнил Удаяна предчувствием, от которого он никак не мог отделаться, — они больше никогда не увидятся. А через несколько месяцев он женился на Гори.

Когда Субхаш уехал, единственными друзьями Удаяна стали его партийные товарищи. Постепенно задания становились все более важными и трудными: облить бензином кабинет чиновника в архиве колледжа. Изучать инструкции по изготовлению самодельных взрывных устройств, воровать из лабораторий ингредиенты для них. Обсуждать внутри своих звеньев потенциальные мишени расправы. Например, «Толли-клаб» за его буржуйскую сущность. Или полицейского — за то, что является представителем власти, и за его оружие.

После провозглашения партии он начал вести двойную жизнь. Жил в двух измерениях, подчинялся двум сводам законов. В одном из этих миров он был женат на Гори, жил в родительском доме, старался своими приходами и уходами не вызывать подозрений, преподавал, вместе с учениками в школе проводил простейшие лабораторные опыты. Слал бодрые письма Субхашу в Америку, делал вид, будто бросил участие в повстанческом движении, будто его революционный пыл охладел. Лгал брату в надежде, что это поможет им снова сблизиться. Лгал родителям, чтобы оградить их от волнений.

А в другом мире — в партийном — для него считалось нормальным участие в убийстве полицейского. Тогда полицейские являлись ненавистными символами жестокости, злыми псами на службе у иностранцев. «Они не индийцы, они не принадлежат Индии!» — утверждал в своих речах Чару Маджумдар. Их следовало истреблять. И каждый акт такого истребления способствовал продвижению революции, воспринимался как еще один шаг вперед.

В заранее условленное время он пришел в переулок, где был намечен акт расправы. Нападение произошло средь бела дня, когда полицейский шел в школу забирать после уроков сына. Это был его выходной день на службе. День, когда он, как удалось установить с помощью Гори, не должен был иметь при себе оружия.