Оглашенные. Четвертое измерение - Андрей Битов Страница 86

Посягновения не только на астрологию, но и на Гоголя Битов саморазоблачительно обнаруживает на странице 351: «…у тебя сейчас непременно шедевр горит! Я бы тебе советовал переименовать сочинение!» – говорит альтер эго героя альтер эго автора. Вообще самомнению и развязности Битова можно лишь подивиться: «Гордись: ты не слабый пожар раздул – хоть и не мировой. Гоголь, когда учинил кремацию своим мертвым душам, окончательно замерз, а не согрелся» (с. 352).

Впрочем, пусть литературные критики снимают этот камень с совести Битова. Мы же вернемся к нашим баранам.

Больших трудов стоило мне отыскать след их в битовском несвязном тексте. Я карабкался по кручам слов в поисках заблудшей Овцы. КОЗА!

Я настиг Козу на странице 301: «В доказательство к нам на гору карабкалась черная старушка, не то толкая вверх, не то держась за черную же козочку…» Оставляя еще раз на совести автора возмутительное отношение к слабым мира сего, констатирую лишь демонстративную неуместность появления в тексте Козы.

Такое же впечатление оставили во мне и последующие поиски Тигра и Дракона. Две бессмысленные истории пришлось наплести автору для одного лишь того, чтобы эти существа, столь не свойственные нашей реальности, объявились в тексте, хотя и в виде в одном случае всего лишь шкуры, а в другом – поддельного яйца бронтозавра (с. 253 и 291). Одно не изменяет Битову: назойливая бестактность в вопросе межнациональных отношений. Чего стоит его глумление над бессмертным памятником мировой литературы и национальными научными кадрами!

Найти остальных животных уже не составляло труда.

Первая часть трилогии, «Птицы», легко соотносится с годом Петуха, а именно 1969-м: «Впервые я бежал сюда (на Куршскую косу. – А.С.) от 1968 года, как за границу. Но этот берег был уже завоеван…» И опять эта неуместная фига в кармане! Намек на аннексию территории бывшей Восточной Пруссии с использованием безответного А.С. Пушкина в качестве доказательства (см. «Путешествие в Арзрум») и назойливым намеком на свое якобы диссидентское прошлое (см. статью Натальи Кузнецовой в «Русской мысли»). Справедливости ради нельзя не отметить как одну из немногих бесспорных удач образ вороны Клары, хотя она и не вполне Петух. Главою «Петух» зато заканчивается весь, если можно его так назвать, «роман» Битова, хотя и здесь Петух – не настоящий, а всего лишь аллегория пожара: «Но пламя, рвущееся из окон, не синее, и даже не красное, а – черное, как то же море… Только белые стены – розовые, а черное небо – белое, и в нем, уже высоко над пожаром, на вершине свивающегося в шпиль дыма, – трепещет как флажок, полощется и клекочет, взбивая пожар крыльями, не то красный, не то золотой, красно-золотой петушок…» (с. 338). Если вся книга открывается словом «Птицы», то заканчивается она демонстративным образом их гибели: «Помню только черный провал моря и обгоревших чаек на берегу, будто они мотыльки большой лампы» (с. 337), и далее: «жирное, черное море, в котором плавали трупы чаек» (с. 338). Даже над «самым синим в мире» удается Битову поглумиться!

Далее проследить последовательность уже не представляет труда. Собака появляется на странице 97, уже во второй части – «Человек в пейзаже». «Гигантское серое, змеевидное существо выткалось из сумерек. Я вздрогнул и чуть не заорал “мама!”.

– Линда! Линдочка! Чертяка! – ласково потрепал пейзажист этого дьявола.

Это была мраморная догиня ослепительного ужаса и красоты.

…Дьяволица бежала впереди, то растворяясь, то выпадая из густеющих сумерек».

«Линда отошла от него и положила свою телячью голову мне на колено. В первый раз в жизни я имел дело с такой большой собакой. Что за страшная, но и приятная тяжесть лежала на моем колене! Она же пополам в секунду перекусит мою руку, которая ее гладит…

– Никогда не укусит, – сказал Павел Петрович» (с. 100).

Первый раз… Примечательна эта помесь ужаса и восторга! Из сумерек «выткались» как собака, так и Конь, но из сумерек – сознания… Вспомним описание предшествующей им птицы:

«Со своим бешеным, смертельного ужаса глазом, не исполняющим никакого взгляда в нашем понимании, эта давящаяся чайка стоит перед моими глазами, представляя собою для меня как бы обобщенно одну птицу. Эта одна-птица, если бы мы не привыкли к их вообще существованию на земле, представляет собою чудовище, то есть устрашающе огромное чудо, какого на самом деле быть не может» (с. 58).

Чудовище-птица, существо-конь, змеесобака-дьяволица… всего этого на самом деле быть не может. Это могли бы быть звери Апокалипсиса, если бы не были всего лишь бумажными зверями гороскопа.

«– Животное кто-нибудь написал?

– Птица – существо удаленное… – непонятно сказал он. – Возьмем зверя. Никто! Разве что Дюрер носорога. <…> Он хотел лишь зафиксировать. Он отнесся к линии как к букве. А вышел гениальный апокалипсический зверь!» (с. 91–92).

Примечателен в этом смысле спор, возникший на странице 225 между автором и его блуждающим альтер эго о природе Феникса:

«– Вы меня не запутаете, доктор! Феникс – это человек в виде птицы.

– Нет, это птица в виде человека!..

– Ни то ни другое. Наш Феникс – лишь изображение Феникса, это Феникс в виде человека.

– Это уже точнее. Но тогда это Феникс в виде птицы…»

И т. д. и т. п.

Не являемся ли мы свидетелями беспомощной попытки автора перевести обычный мифологический ряд восточного гороскопа в ряд апокалипсический?

Птица (Петух)… Собака… Свинья тут же упоминается следом, в упрек Человеку: «Свинья-то – скорее венец Творения» (с. 103). Эта тема Свиньи впоследствии педалируется: «свинья – царь зверей» (с. 187), перерастая ни много ни мало в «Проект обустройства мира “Свинья”» (с. 243).

Итак, Петух, Собака, Свинья появляются впервые в сочинении Битова в точной последовательности восточного гороскопа. Тут уже никакого труда не составляет изловить следом и Крысу: «Ослепительная пятнадцатисвечовая лампочка освещала белую крысу на плече Семиона» (с. 113). Эта явно вставная крыса, никак не подсказанная предыдущим повествованием, своей неожиданностью окончательно подтверждает наше предположение, что и всё сочинение всего лишь описание векторного круга. Смысловая нагрузка крысы, на наш взгляд, в том, что она единственная выживает в повествовании, кроме самого автора. Череда животных у Битова последовательно погибает («Клара погибла, но не от кошки. Ее заклевали во2роны. Но не воро2ны, а во2роны. За разницу в ударении» (с. 25). Погибает и собака («Так умирала Линда. Царствие ей небесное! Что там, в собачьем раю? Наверное, как здесь…» (с. 335)). И конь («А ты знаешь, – сказал Миллион Помидоров, – что стало с тем конем? Ты помнишь того коня?

– Который яблоки ел?

– Ну да. Его пристрелили.

– Такого коня! Из зависти, что ли? Или перед скачками?.. Прямо на скачках?! Тот мафиози??

– Да нет, – смеялся Миллион Помидоров. – Мафиози тоже пристрелили. Зачем ему конь? Он как раз новую “шестерку” взял. В ней его и похоронили. Как в гробу.