Похождения проклятых - Александр Трапезников Страница 85

— Отказываться — грех, — сказал я.

— Твой друг, Леша, не по годам умен, — похвалил меня старый профессор, будто бы только что преодолевший Альпы: так и светился радостью победы. — Ну, авось не последняя!

Мы выпили и закусили мелко нарезанным лимончиком. Тепло и уютно было в этой квартире, полной многих сотен книг — во всех комнатах, в коридоре и даже на кухне. Я бы столько не прочитал и за три срока. От них словно бы исходил особый дух разума, познания добра и зла. Но главную атмосферу создавал сам хозяин квартиры, напоминая чуть подсохшее, но бегающее древо жизни. Таких русских людей не то что убить — повалить трудно. В России они составляют ключевой ген, особую хромосому нации. И рождаются в каждом поколении: когда больше, когда меньше, но — всегда. Вынуть их из связующей цепочки попросту невозможно. Все равно что пытаться разъять руками воздух. Или вычерпать ладонями реку. Или украсть половину букв из алфавита. Есть в народе те природные и духовные силы, которые не выкачаешь, как нефть, и не переведешь в зарубежный банк. Оттого и бесятся неразумеющие этого.

Коньяк слегка притуманил мне голову. Я сидел в мягком кресле и прислушивался к их скачущему с одного на другое разговору. Хотя говорил больше Сергей Николаевич, вообще не умолкал, будто соскучившись по живой речи.

— Вот ты спрашиваешь, чего это я так изменился? Отвечу. Никаким я не стал другим, просто, уйдя из библиотеки и с кафедры, понял: ничуть жизнь не кончилась, только начинается. Иначе и по-новому, шире, созерцательнее.

— А для многих в России все крахом пошло, — вставил Алексей. — Разве не так?

— Так-то оно так, но это все от умственной лени идет, от слабости душевной. Ах, ах! Все — конец, денег нет, империя рухнула. А вот фигушки вам! По себе не меряйте. Хотя я тоже вначале так думал. И не понимал: почему народ, которого на глазах обворовывают, в лицо плюют, продолжает за тех же голосовать и выбирать — за Ельцина, Путина… И ведь действительно голосуют, прекрасно зная, что это коварная власть, вражья. Безумие? Нет. Это симулякр, образ отсутствующей действительности, правдоподобное подобие, лишенное подлинности. За ним нет какой-либо реальности. Люди живут в этом симулякре, в отрыве от истинного бытия. На Западе они пребывают в симулякре давно, а у нас только начинают. И делается все очень хитро. Там не дураки сидят.

— А где? — спросил я.

— В Караганде, — ответил шустрый старик. — Чего задаешь такие глупые вопросы? Где — не важно, главное, сидят и думают: как бы знаковую систему реальности деформировать и преломить, отлакировать до полной неузнаваемости с подлинником, сделать самодостаточным феноменом. И делают, и все у них пока получается. Потому что мы все действительно живем на стыке эпох, справедливого мира больше не будет никогда, о нем нужно забыть. Так они думают и так делают. Будет один только симулякр. Даже для избранных, но в своем виде. Вся эта интеллектуальная элита Запада прекрасно все понимает и приветствует, все, как один кричат: Вперед, к черту! И признаться, мне самому было очень не по себе — все эти девяностые годы, когда, казалось, уже все маски сброшены, когда зло торжественно шествовало и шествует по всему миру. Не только по России. Но потом я задумался в подлинности всего происходящего. Подлинно ли оно в самом деле? Подлинна ли эта навязанная нам лже-система, лже-демократия, подлинны ли ее ценности, ее идеология, ее носители? Подлинен ли этот мировой гегемон — Америка, которая сама уже находится в стадии психического надлома, пройдя точку фрустрации, неумолимо приближаясь к закономерному коллапсу, тупику, распаду? И я ответил себе, что весь этот их и наш теперь симулякр гораздо менее реален, чем сакральный град Китеж или Беловодье. Создаваемая ими конструкция настолько непрочна, эфемерна, строится на таких песках, что неминуемо рухнет — от одной лишь тоски по утраченным возможностям бытия. И произойдет это еще на наших глазах. Надеюсь и сам дожить до этого времени, потому и не умираю. А ты, Леша, меня вроде бы уже похоронил, признайся?

Сергей Николаевич лукаво засмеялся и потрепал Алексея по коленке.

— Ну, к столу, к столу! — тотчас же прокричал хозяин, поскольку все уже было готово. Маша даже умудрилась пожарить картошку с луком.

За обедом (или ранним ужином?) мы даже как-то подзабыли о цели нашего визита. Напомнил сам Сергей Николаевич, проницательности и уму которого могли бы позавидовать многие молодые с покрытыми жирком да плесенью мозгами.

— Выкладывайте, — произнес он после очередной филиппики. — Что вас привело в мою берложью келью? И уж ответьте заодно: чья Маша невеста? Никак не пойму.

— Ничья, — ответила сама Маша, что прозвучало несколько неожиданно и вызывающе, но в тот момент мы как-то не обратили на это должного внимания.

Алексей достал шкатулку, поставил ее на антикварный ломберный столик, открыл и показал рукопись. Коротко, без лишних слов пояснил, как она к нам попала. Сергей Николаевич нацепил на нос очки, стал рассматривать. При этом что-то бубнил себе под нос, либо издавал междометия и восклицания. Так продолжалось минут десять. Казалось, о нас он и вовсе забыл. Мы сидели тихо, молча, лишь переглядывались, даже не прикасались к пище. Я почему-то думал о своей герани, которая скучала без меня в общежитии и которую я уже не поливал несколько дней.

— А? — спросил, наконец старик, уставившись на нас так, словно впервые увидел. — А вы чего тут торчите-то? Шли бы да погуляли. Я еще долго буду работать. И вообще. Не терплю, когда мне мешают.

— Дядя Сережа, ну, а когда вернуться-то? — задал вопрос Алексей несколько обескураженным голосом.

— Часа через два. Не раньше. Пока ничего говорить не буду. Идите, идите, топайте отсюда. Тут рядом ЦДЛ, кофейку попейте. Деньги в коридоре, на тумбочке.

— А можно я останусь? — попросила Маша. Ей, видимо, по какой-то причине не хотелось сейчас находиться вместе с нами. Второй сигнал, который мы также не заметили.

— Нет, радость моя, — непреклонно ответил вдруг посуровевший старик профессор. — И ты исчезни. Тут дело очень серьезное. В таких случаях я вообще запираюсь на десять замков и отключаю все телефоны и даже воду, чтобы не смела капать. Мухи в это время замертво падают на пол, а мгновения замирают. Все, уходите.

Мы покорно встали и гуськом вышли из квартиры. Дверь за нами с лязгом закрылась. Сергей Николаевич Кожин остался наедине с загадочной рукописью. А что было теперь делать нам?

— А пойдемте действительно в ЦДЛ пить кофе, — предложил я. — Я там кое-кого знаю из писателей. Все лучше, чем бродить вокруг дома.

— Беспокоюсь я за старика, — промолвил Алексей. — Видели, как у него лицо менялось, когда он начал читать? Что-то и в самом деле редкое. И серьезное.

— Но не украдут же его вместе с рукописью? — сказал я.

— Может, мне остаться да подежурить? — предложила на сей раз Маша. — Возле двери. На коврике.

— Глупости, — возразил Алексей. Он даже взял ее под руку, словно боясь, что она так и сделает: уляжется сейчас на половике, как собака, и станет ждать возвращения хозяина. Кто только этот хозяин и есть ли он у нее? — подумалось мне. Глаза у нее точно были какие-то потерявшиеся. С чего бы вдруг? Что за внутренняя борьба ее одолевает? Я уже начал присматриваться к ней более внимательно. Но тут она сама тряхнула кудрями и почти беззаботно произнесла: