Оглашенные. Четвертое измерение - Андрей Битов Страница 84

С тех пор как у Ницше умер Бог, мы прожили еще сто лет, хороня то ту, то другую Его ипостась. Хотя бы за последние два-три года мне посчастливилось присутствовать на похоронах той или иной категории человеческого сознания. То был КОНЕЦ ЛИТЕРАТУРЫ, то КОНЕЦ ИСТОРИИ, то КОНЕЦ ИДЕОЛОГИИ, то КОНЕЦ ПРОРОКОВ, то даже КОНЕЦ РЕФЛЕКСИИ. Естественно, все это происходило еще и под общей маркой КОНЕЦ ВЕКА, а то даже КОНЕЦ МИЛЛЕНИУМА. Помню, Литература честно умерла первой в Лиссабоне, История скончалась следующей весной в Берлине, Идеология молодым летом в Милане, Пророков выносили в Мюнхене, Рефлексия пережила последние конвульсии в Амстердаме. Может, в географии все дело? Какой КОНЕЦ должны мы отметить, скажем, в Стамбуле?

В конце концов.

Эсхатология перерастает в схоластику. И это не упрек: значит, эсхатология становится естественной, а не трагической и уже даже не романтической частью нашего сознания. Схоластически обработанная категория только и может стать неоспоримой его частью. Так православие, отвергнув схоластику, отвернулось и от цивилизации. Однако Горбачев, под конец, уже цитировал Аристотеля.

Действительно, что-то кончилось.

Нам, в России, проще: у нас понятно, ЧТО кончилось.

Империя, например. Хотя, в агонии, она еще долго будет молотить своим чешуйчатым хвостом, разметая народы.

Что-то кончилось, но ведь что-то и началось. И что кончилось, мы знаем, а что началось – не так уж. Мы-то уж знали, чего бояться: Сталина, ЧК, ЦК, КПСС, КГБ, МПС, ГКЧП. Эти скрипучие аббревиатуры, которые уже не слова человеческие, суть синонимы и страха нечеловеческого. И мир зато знал, чего бояться: нас, называя наш страх коммунизмом. И все вместе мы уже боялись атомной войны.

Теперь – вдруг. Чего бояться? Ни того, ни другого, ни третьего.

Еще страшнее.

До того страшно, что прошлое уже не пугает нас, мимикрируя под счастье. Счастье ведь всегда не ценили, и оно всегда в прошлом.

И тогда надо сказать, что боимся мы не чего-нибудь. Угроза – вещь ясная. А боимся мы НАСТОЯЩЕГО, РЕАЛЬНОСТИ. Мы их не выносим, мы им не соответствуем. В конце концов, что есть Сталин, КГБ, коммунизм, фашизм, лагеря, тюрьмы, пушки, бомбы, ракеты, как не персонификация нашего страха перед реальностью? Разве не мы сами их сделали? Кого же мы боимся? САМИХ СЕБЯ. А если мы боимся самих себя, то, значит, все от нас и зависит.

Не стоит ни отчаиваться, ни опускать руки. Все в нашей власти.

Когда мы эту свою власть осознаем, то тут же и утратим ее, потому что все тогда окажется в РУЦЕ БОЖЬЕЙ.

В качестве своей маленькой победы над страхом – страхом показаться простоватым или наивным, страхом не просоответствовать уровню, страхом опростоволоситься, страхом НЕ показаться, страхом быть собою – я пытаюсь что-то сказать. И это единственное оправдание и право речи.

Главное постараться не внушать, не давить, не настаивать на правоте – избежать агрессии. И это трудно. Это такая работа. Это, по-видимому, и есть мысль. Ее попытка.

И эта попытка есть утопия. Но если сама природа мысли утопична, то зачем стесняться утопии? Истина, как известно, голая, обнаженная. Оттого такая смелая.

У этой утопии много врагов: здравый смысл, трезвый взгляд, насущная потребность. Они настойчиво подсовывают нам реализм вместо реальности, ложась в основу депрессии. И вот вам результат: пессимист у нас всегда умный, потому что он так и знал, а оптимист всегда дурак, потому что «не хочет видеть очевидных вещей».

Без веры жизнь бессмысленна.

Если мы утратили веру, то утопия становится куда более реальной категорией, ибо она верует если не в Бога, то в веру в Бога.

Как это происходит?

Однажды, лет десять тому (как, однако, скакнула история! – кажется, лет сто назад…), бродили мы с приятелем по ночной Москве, ведя вольные русские беседы, какие возможны лишь при тоталитарном режиме, счастливые друг другом и разлетом наших мыслей, космических бездн и зияющих высот достигали мы, и вряд ли кто пользовался в этот миг большею свободой, чем два рядовых раба КПСС. И вот – с неба на землю! – насторожил нас отвратительный звук неумолимостью своего приближения. И это были танки, бронетранспортеры, зачехленные ракеты, с подчеркнутой миролюбивостью репетировавшие на пустых улицах приближающийся парад. Негрозная, театральная идея репетиции смешна сама по себе, но не до смеху, когда смотришь на этих тяжких чудищ, – неизбежная дрожь пробегает по бренному вашему телу. И тут соображение, которое и мыслью-то не назовешь, от жалости к самому себе: меня же легче шилом проткнуть, и весь я кончусь, как воздушный шарик, – зачем против меня такая махина? И вдруг все это на моих глазах, в одну секунду, превратилось в бесполезный, никому не нужный и вовсе не грозный, а смешной металлолом. Если это против меня, значит ОНИ слабы. Значит ли это, что я так грозен и силен? Выходит, для НИХ это так. Зачем же иначе так настаивать, так утверждать, так грозить? зачем все эти системы подавления и уничтожения? Значит, власть и сила не только слабы, но исключительно слабы. Как НЕ-жизнь, как нежить. А если вдруг, подумал тогда же я, это случится не в одной моей голове, а однажды, в одно прекрасное утро, все проснутся с тою же мыслью: что это за безобразная кастрюля, что за ржавая банка?.. то в ту же секунду это превратится в самое себя – в понапрасну израсходованную материю, в металлолом. Ничем другим рост вооружений, как параллельным вызреванием этой общей мысли, не объяснить. Это ИХ страх, потому что меня можно напугать и ножом, и просто кулаком.

Глупо? Глупо. И что же мы видим сегодня, через десять лет?

Не так уж это было и глупо.

Или вот недавно прочитал я, что в цивилизованных странах развился особый, зимний вид депрессии. Не просто погода, авитаминоз, переутомление, тоска по солнышку, а и еще что-то. Это «что-то» оказалось – страх заболеть гриппом. Не сам грипп, а страх им заболеть. Человек ощущает свою слабость, с нею приходит страх не справиться: работа, семья, обязательства… он принимает меры, ест таблетки, чтобы лишь не заболеть, потому что это окончательно выбьет его из колеи и он того не успеет и этого, например, попасть на наш симпозиум в Мюнхене… И вот он уже в депрессии, еще и гриппом не заболев. Депрессия эта уж точно приведет к гриппу, и вот, ослабленный предыдущей депрессией, человек не может из этого гриппа выбраться, идут чередой осложнения, в состав которых входит и закономерная, уже гриппу принадлежащая, депрессия. Вам это ничего не напоминает? Мне это напоминает меня. Опять страх и сопутствующая ему гонка вооружений. Не проще ли ярко переболеть гриппом?