Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа Страница 83

Разъедающая, удушливая бюрократия заполнила, как отравляющий газ, легкие военной инстанции и обязует нас отмечать, прилипли ли у солдата мочки ушей к коже или нет, много ли у него волос на теле или мало, сходятся ли у него брови на переносице или нет, если не сходятся, то каково расстояние между ними.

Власти желают знать в подробностях не только, сколько зубов не хватает у солдата, не только, сколько килограммов он весит, какого цвета у него глаза или какие большие и заметные татуировки у него есть. Она хочет не только это. Государство хочет знать в деталях «все татуировки и знаки», которые имеет солдат на теле и где именно. И тогда офицер садится за стол с табелем перед собой и говорит: «Заявите ваши татуировки!»

Бюрократическое мышление, порочное и извращенное, настаивает и заставляет нас внимательно следить за всеми физическими особенностями солдата. Оно хочет, чтобы мы описывали до самых мельчайших подробностей их переживания, чувства, хочет рыться в самых потаенных уголках его души, хочет знать, «какие проблемы волнуют солдата», «какие у солдата желания», «каковы склонности у солдата». Хочет знать, что он видит ночью во сне. Хочет знать, хорошо ли он исполняет приказы или нет, свыкся ли он с жизнью казармы, член ли он партии и убежденный ли он коммунист, сколько алкоголя потребляет, опаздывает ли он из увольнительных, толстый он или тонкий, имеет ли родственников за границей, не является ли он сектантом, хороший ли у него почерк, держит ли он данное слово и любит ли он спорт, и, прежде всего, футбол.

Жадное до подробностей, алчное до деталей, государство было бы в состоянии положить всех нас на анатомический стол, чтобы ощупать, обнюхать, облизать, чтобы почувствовать вкус нашей кожи, измерить наш пенис и взвесить наши яйца, засунуть нам между ягодиц колоноскоп и заглянуть в наш анус, ввести эндоскоп нам через горло в желудок, чтобы знать о нас все – какие отличительные признаки у нас есть, сколько болячек, сколько родинок и где, потому что несущественные вещи дополняют общую картину, их отсутствие наносит ущерб единству, и без улыбки в уголках губ Моны Лизы не было бы Джоконды.

Поэтому наши опытнейшие командиры не упустят из вида ничего из того, что нам кажется пустяками, лишенными всякого значения, мелочами, второстепенной чепухой. О, нет! Потому что в сфере подробностей скрываются признаки преступного равнодушия; так же, как блохи скрываются в кошачьей шубке, в отклонении от правил кроется возможность мятежа, а то, что лейтенант расписался в табеле на миллиметр ниже, чем ему приказано, свидетельствует о том, что он потенциальный предатель, который в случае войны дезертирует и перейдет на сторону противника. Такой офицер представляет опасность для нашего крепкого военного организма и должен быть поставлен под наблюдение. Против него необходимо принять срочные, суровые меры, и надо безжалостно растоптать его сейчас, пока он не получил продвижения по службе – по примеру русского Ивана, который, проснувшись, одурелый от сна, и услышав шум самовара, который он оставил с огнем, схватил его за рукоятки и шмякнул о землю, крича: «Этих надо истреблять маленькими, пока они не стали паровозами!»

Поэтому от нас требуют, чтобы мы очень хорошо знали, каким цветом заполняется каждая клеточка табеля, какого оттенка проводится каждая линия, мы должны заполнять справа, напротив каждой фамилии солдата, часы, которые он отрабатывает, то есть четырнадцать часов в сутки, и чтобы не фиксировалось где-либо его отсутствие на рабочем месте.

– А если солдат дезертирует, товарищ старший лейтенант? Их укажем всех как присутствующих? – колеблется лейтенант Брошкуцяну.

Лупеш, молдаванин ^[71], с силой швыряет тетрадь на стол и вскакивает со стула.

– А, ты все комментируешь, человече? Все комментируешь, а? Ну конечно же, их всех ставишь присутствующими!

И мы ставим всех присутствующими. Потом переходим к составлению распорядка дня: 5:00 – подъем офицеров, 5:30 – подъем резервистов, прохождение утреннего распорядка, 6:00 – сбор… Прием рапортов… Погружение людей в автобусы… Записываем все, минуту за минутой, день за днем… Исполь зуем линейки, карандаши, трафареты, фломастеры… «Дай мне стерку»… «На компас!»… «Держи фломастеры!»… «А где точилка?»…

Три лейтенанта (один артиллерист, другой танкист и третий пехотинец), один младший офицер-танкист и старший лейтенант-пехотинец сидим, склонясь над тетрадями и заполняя идиотские и никому не нужные табели, которые затем мы раскрашиваем, придавая им вид мозаики, не имеющей никакой эстетической последовательности, выстраиваем ряды и колонны данных, именные списки, планы деятельности, разбитые на этапы и часы, алгоритмы инструкций спускаются медленно по страницам, нас окружает апатичная ночь, часы текут равнодушно, а мы раскрашиваем, раскрашиваем, работаем с коммунистической сознательностью, мы переживаем момент, когда история человечества готовится сделать крутой поворот, скоро состоится XIV съезд, прогнивший капитализм трещит по швам, его продажный мир скоро рухнет с оглушительным треском, империалистов поглотят волны времени, и из вод истории воздвигнется новый мир с его светлым будущим, наш мир, мир самого справедливого и гуманного строя, который когда-либо знала планета. В его рождение вносим свой вклад и мы сейчас. И раскрашиваем, и раскрашиваем с социалистическим подъемом.

Занимается день. Мы смотрим усталыми глазами. Стол, за которым мы сидим, полон бритвенных лезвий, обрезков бумаги, клея, цветных карандашей, линеек, пластиковых трафаретов, по которым вырезаны буквы и цифры, стирательные резинки, тетради.

В корпусах слышатся крики дневальных: «Подъем! Подъем!» Мы вскакиваем как угорелые. Забираем тетради и планшеты и спешно выходим. Встречаем по дороге солдата, который бегом спускается по лестнице: он спешит сообщить дежурному офицеру, что в роте капитана Бортэ сегодня ночью умер резервист. Боже Всемогущий, создатель неба и земли, сделай так, чтобы эта ночь, которую мы провели самым глупым и бездарным образом, была нам засчитана на небе как ночь нашего бдения над этим бедным солдатом!

К нам подбегает военный срочной службы:

– Все кадры – к командиру! Командир прибыл в часть!

Все мы бежим на плац – место сбора у корпуса М3. Сюда уже стекаются люди. Ворота открываются и появляется «Дачия» командира части.

– Иди же, баран, и рапортуй командиру! – рявкает подполковник Друмеза на старшего лейтенанта Рошою, а тот кричит что есть силы: «Внимание, смирно!» и начинает чеканить парадный шаг.

Командир останавливает машину, выходит из нее, захлопывает с яростью дверцу и почти ломает замок из-за ее перекоса. Подходит к Рошою, который уже начал делать ему рапорт, отталкивает его в сторону с такой силой, что он от неожиданности чуть не падает.

– Да пошел ты, мать твою! В другой раз научись отдавать команду! – скрежещет зубами Михаил, чтобы показать нам, что он недоволен выправкой Рошою.

Никто не шелохнется, никто не дышит. Командир выходит перед карé.

– Доброе утро, – говорит он коротко. – Уважаемые товарищи, так больше не пойдет, понимаешь! Э… Э… Знайте, что, если я еще застану подобный разброд в подразделениях, не знаю, что я сделаю!