Мальчик-менестрель - Арчибальд Кронин Страница 83

Но самое интересное, Алек, было дальше, причем, ты ведь знаешь, я никогда не лгал и не лгу. Все три раза, когда я подходил к церкви и поднимался по ступеням с твердым намерением войти, у меня вдруг начинались дикие спазмы, потом я чувствовал ужасную слабость, неукротимую дрожь, и мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Борясь с недомоганием, я открывал рот — и оттуда извергался словесный поток. Как тебе, наверное, известно, я не употребляю бранных слов. Но эти слова были поистине грязными, нечестивыми и непотребными. Корчась от чудовищных спазмов, я поворачивался и шел обратно. И только ступив на тротуар, я успокаивался и переставал браниться. Кровообращение в руках и ногах восстанавливалось, и уже через несколько секунд я снова становился самим собой.

Когда такое приключилось со мной в первый раз, я, естественно, насторожился; более того, я был настолько потрясен, что твердо решил впредь не повторять подобных экспериментов. И все же меня мучило любопытство по поводу природы такого внезапного приступа, хотя я и решил, что, скорее всего, это какая-то физиологическая реакция, возможно связанная с сердечной недостаточностью.

Чтобы проверить свою теорию, я отправился на вершину Бель-Эр. Припарковав машину, я спустился с горы, а примерно через сотню ярдов повернул обратно и быстро вскарабкался на крутой склон. Добравшись до машины, я почувствовал, что слегка запыхался, но не более.

Тогда я вернулся домой и, хорошенько обдумав сложившуюся ситуацию, действительно встревожился. Я стал жертвой странной фобии, связанной с церковью в Беверли-Хиллз. Ведь, как ты, наверное, помнишь, я наотрез отказывался сопровождать тебя туда.

Следующие несколько недель я был занят на киностудии, изображая страсть в любовных сценах голливудской постановки «Аиды». Но в первую же свободную субботу я отправился в новую католическую церковь на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. Припарковался, встал лицом к храму, постарался внушить себе, что и душевно и физически абсолютно здоров, сжал зубы и стал медленно подниматься по ступеням, ведущим в церковь.

Боже мой, Алекс! Я не в силах даже описать того, что мне пришлось пережить. Было еще хуже, чем в первый раз. Мне стало так плохо, что я упал и скатился со ступенек. Очнулся я среди толпы зевак, а какой-то полицейский осторожно придерживал меня за голову.

К счастью, он меня узнал и понял, что я абсолютно трезвый.

— Вы здорово кувыркнулись, сэр. Причем не вы первый. Уж больно крутые здесь ступеньки.

Я поднялся с земли, поблагодарил его и заверил, что ничуть не ушибся. Но на обратном пути в Беверли-Хиллз понял, что это уже начинает меня серьезно беспокоить.

В таком вот настроении я вернулся на студию, где мне предстояла пересъемка дурацких любовных сцен с ведущей актрисой, которая уже давно тщетно пыталась меня заарканить.

На следующий день, в воскресенье, я поехал в Малибу и, отойдя подальше, присел, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Не было никаких сомнений, что в определенных условиях я начинаю терять контроль над своими эмоциями и поведением. Мне почему-то вспомнилась строка из выученного еще в детстве стихотворения: «Я был хозяином его души». Я больше не был хозяином своей души. А если так, что ждет меня впереди?

Раздавленный и напуганный, я обхватил голову руками, отчаянно пытаясь взять себя в руки. Похоже, мне необходимо с кем-то посоветоваться. С психиатром? Среди моих знакомых таких не было. И тут я услышал чей-то голос.

— Вам нехорошо? Могу я вам чем-то помочь? — склонился надо мной высокий мужчина, которого я видел на берегу с книгой в руках.

— Нет… нет, благодарю вас. Через минуту я буду в полном порядке.

Он посмотрел на меня с сомнением, затем присел рядом.

— Если не ошибаюсь, вы Десмонд Фицджеральд? Кинозвезда.

Я лишь молча кивнул. Этот сильный человек с изборожденными морщинами умным лицом не был похож на охотника за автографами. Неожиданно у меня возникло предчувствие, что наша встреча — не случайное совпадение.

— Мне очень понравился ваш первый фильм. Может быть, потому, что в свое время я слышал Карузо в Италии. И признаюсь, мне трудно сказать, чей голос лучше — ваш или его, — произнес он и, помолчав, добавил: — Мне кажется, что в свое время вы тоже пели в Италии.

Теперь у меня уже не оставалось и тени сомнения. Этот человек меня знал. Причем знал о всех перипетиях моей жизни. Неожиданно у меня возникло непреодолимое желание снять камень с души. Я был в беде, и чем черт не шутит — вдруг это именно тот, кто сумеет мне помочь. Но меня тут же стали одолевать сомнения, ибо не хотелось выглядеть полным дураком в глазах совершенно незнакомого человека. Я быстро вскочил на ноги.

— Пожалуй, пора возвращаться, — сказал я.

— Если не возражаете, я пройдусь с вами. Мне уже давно хотелось с вами заговорить, так как я уже давно замечал, что вы чем-то опечалены и очень несчастны.

— Вы что, врач?

— В некотором роде.

— Похоже, вы очень много обо мне знаете.

— Да, это правда, — ответил он. — Я пастырь церкви Святого Беды в Беверли-Хиллз. Ваш друг, писатель и бывший врач, приходил ко мне. Он очень переживает за вас. И очень обеспокоен тем, что у вас изменился характер, и не в лучшую сторону, вы стали вести себя по-другому. Мы с ним долго разговаривали. Конечно, я не имею права вмешиваться. Наша встреча произошла совершенно случайно, но, осмелюсь сказать, была предопределена свыше. Я часто прихожу сюда подготовиться к проповеди и подышать морским воздухом. Но раз уж мы встретились, давайте посидим в вашей машине или в моей и немного поболтаем.

Моим первым желанием было послать его к черту, но я все же сел в его старенький «Форд». Мой собеседник подавлял меня силой своей личности, и я в результате сдался, выложив ему свою историю от начала до конца.

— Что со мной? Я одержим дьяволом или просто схожу с ума?

— Все. Больше ни слова, — сказал он. — Садитесь в машину и следуйте за мной.

Я молча повиновался. Куда он направлялся? Во двор пресвитерии Святого Беды. Там мы оба вышли. Он взял меня за руку и волоком подтащил к лестнице, ведущей в церковь. Не дав опомниться, он схватил меня и чуть ли не на руках внес в церковь, прямо к алтарю, где неожиданно отпустил.

Я упал лицом вниз и остался лежать, извиваясь и дергаясь в бесконечных конвульсиях, а пот ручьями стекал по лицу. Наконец последний спазм — и я застыл.

— Не шевелись, Десмонд.

Священник обтер мне полотенцем губы, лоб и помог сесть.

Мы молча сидели рядом минут пять, не меньше, потом он сказал:

— Десмонд, ты все еще очень слаб. И тем не менее приказываю тебе выйти из церкви и спуститься по лестнице. Затем ты должен снова подняться и вернуться ко мне.

Я сделал все, как он сказал, и без особых усилий поднялся по ступеням, подошел к алтарю и опустился возле него на колени.

Здесь рассказ Десмонда обрывался. Но ниже он сделал приписку: