Ангелы Опустошения - Джек Керуак Страница 81

Рут Эриксон и я целыми днями вели беседы в которых она поверила мне свою любовь к Жюльену – (чё?) – Жюльен мой лучший друг, наверное, с которым я жил в мансарде на 23-й улице когда впервые познакомился с Рут Эриксон – Он был в нее безумно влюблен в то время но та взаимностью не ответила (так я и знал, в то время) – Но теперь когда он был женат на этой очаровательнейшей изо всех земных женщин, на Ванессе фон Зальцбург, мой остроумный кореш и наперсник, О теперь она хотела Жюльена! Он ей даже звонил по межгороду на Средний Запад но бесполезно тогда было – Вот уж действительно река Миссури в ее волосах, Стикс или Митилена что более вероятно.

И вот теперь он старина Жюльен, дома после работы в конторе где он преуспевающий молодой начальник при галстуке с усиками хоть во дни своей молодости сидел в дождевых лужах со мною вместе поливая нам волосы чернилами вопящие Мексиканские Боррачо-Йеху [132](или Миссурийский, этот) – В тот момент когда он приходит домой с работы то плюхается в великолепное кожаное мягкое кресло которое ему первым делом купила его, Помещикова, жена, еще прежде колыбелек, и сидит в нем перед трескучим огнем покручивая ус – «Делать больше нечего только растить детей да подкручивать усы», сказал Жюльен который говорил мне что он новый Будда заинтересованный в перерождении! – Новый Будда преданный Страданию! —

Я частенько заходил к нему в контору и смотрел как он работает, наблюдая за его конторским стилем («Эй ты долбоёб поди сюда») и за тем как щелкает его речь («Что это с тобой такое, да любое малюсенькое самоубийство в старой Западной Виргинии стоит десяти тонн угля или Джона Л. Льюиса! [133]») – Он следил за тем чтобы самые (для него) важные и грустнопупсичные истории проходили по каналам АП [134]– Он был любимцем самого дрёбаного президента целой информационной сети. Загребущего Такого-Растакого Джо – Его квартира где я колбасился днем кроме тех дней когда чаевничал за кофием с Эриксон была прекраснейшей квартирой на Манхэттене по-своему по-жюльеновски, с балкончиком выходящим на все неоны и деревья и уличные движения Шеридан-сквер и с холодильником в кухне полным кубиков льда и кока-кол с которыми можно кирять ваш старый виски «Партнерский выбор» – Я проводил день за разговором с женой Нессой и детишками, которые шикали на нас когда в ТВ возникал Микки-Маус, затем в своем костюме входил Жюльен, расстегнутый ворот, галстук, со словами

– Черт – вообрази приходишь домой после тяжелого дня на работе а тут этот маккартист [135]Дулуоз, – и иногда с ним приходил кто-нибудь из помощников редактора вроде Джо Скрибнера или Тима Фосетта – Тим Фосетт был глух, носил слуховой аппарат и был страдающим католиком, но все равно любил страдающего Жюльена – Плюх, Жюльен падает в свое кожаное мягкое кресло перед разведенным Нессой огнем и покручивает усы – У Ирвина и Хаббарда к тому же была своя теория что Жюльен отпустил усы чтобы выглядеть старше и уродливей каким он вообще не был —

– Есть чего-нибудь поесть? – говорит он, и Несса выносит половинку жареной курицы которую он отрывочно пощипывает, пьет кофе и вопрошает не спущусь ли я еще за пинтой «Партнерского выбора» —

– Плачу половину.

– Ах вы кануки вечно платите половину, – поэтому мы спускаемся вместе с Почки черным спаниелем на поводке, а перед винным магазином заруливаем в бар и пропускаем несколько хлебных с коками глядя в телевизор со всеми остальными ньюйоркцами которые печальнее нас.

– Дурная кровь, Дулуоз, дурная кровь.

– Ты это к чему?

Он неожиданно хватает меня за рубашку и дергает так что отлетают две пуговицы.

– Зачем ты мне вечно рубашку рвешь?

– Ах а мамочки твоей нет чтоб их обратно пришить, а? – и дергает сильнее, разрывая мою несчастную рубашку, и печально на меня глядит, печальный взгляд Жюльена это взгляд который говорит:

«Какое говно чувак, все эти твои и мои маленькие тугозадые замыслы 24 часа в сутки бегать дисциплинированно по часам – когда мы все отправимся на небо мы и знать не будем о чем вообще было вздыхать или как мы выглядели». Я как-то встретил девчонку и сказал ему:

– Девчонка которая прекрасна, грустно, – и он ответил

– Ах все прекрасны и грустны.