Птица счастья - Виктория Токарева Страница 81

Прошел год.

Издательство «Стрелец» набирало обороты. Катя сказала: «Никто не будет обслуживать твои деньги. Крутись сам». И Костя крутился, но это был уже другой вальс.

Жили врозь, как и раньше. Катя говорила, что это сохраняет и усиливает любовь. Но Костя понимал, что Катя не хочет менять основной сюжет.

Его часто мучил один и тот же сон: как будто он убегает, а за ним гонятся. Сердце обмирало от апокалипсического ужаса. Костя просыпался от сердцебиения. Обнаружив себя в собственной постели, радовался спасению. Понимал: это подсознание выдавливает страх.

Креститься Костя так и не собрался. Жил без ангела-хранителя. И очень зря. Однажды в полночь, когда Костя просматривал ночные новости, раздался стук в дверь. Стук был осторожный, но какой-то подлый, вкрадчивый.

Костя открыл дверь. Перед ним стоял незнакомый тип в норковой шапке и спортивной куртке.

– Узнаешь? – поинтересовался он.

Костя вгляделся и вдруг узнал: это был тот самый парень, который летел, как снаряд, вбросил рюкзак и просвистел мимо. Было невозможно себе представить, что он смог увидеть, а тем более запомнить Костю на такой скорости.

– Привет, – спокойно сказал Костя. Он не испугался. Более того, он обрадовался, что все наконец кончилось. Он устал бояться.

– Деньги, – коротко сказал Снаряд.

– Денег нет, – так же коротко ответил Костя. – Ты бы еще через десять лет пришел…

Они молча, изучающе смотрели друг на друга. Косте захотелось спросить: как ты меня нашел? Но это был бы праздный вопрос. Какая разница – как? Нашел, и все.

– Даю три дня. Чтобы деньги были, – сообщил Снаряд.

– А иначе ты меня убьешь? – спросил Костя.

– Какая польза от трупа… Если не заплатишь, отработаешь.

– Как?

– Это мы тебе скажем.

Снаряд повернулся и пошел. Костя увидел, как он перемахнул через забор. И стало тихо.

Он сказал «мы». Значит, входит в криминальное сообщество. Придется противостоять целому сообществу, что совершенно бессмысленно.

Косте хотелось бы проснуться, но это была явь. Он стоял и ничего не чувствовал, как после удара. Он знал, что боль наступит позже.

Рано утром Костя звонил в дверь жены. За его спиной висела пустая спортивная сумка.

Открыла теща. Ее круглые голубые глаза стали еще круглее. У тещи и жены были одинаковые глаза, и эти же глаза перекочевали на лицо сына и делали его похожим на пастушка.

Костя понимал, что предает эти общие глаза, и не мог выговорить ни одного слова. Только пошевелил губами. От бессонной ночи у него горел затылок, слегка подташнивало.

– Заходи, – велела теща.

Костя прошел в комнату и сел не раздеваясь.

– Щас, – сказала теща и скрылась.

Она появилась с целлофановым пакетом, на котором было написано «Мальборо». Положила пакет на стол и стала вытаскивать из него старые шерстяные носки. Пыль от носок бешено клубилась в солнечном луче.

В какой-то момент теща перестала вытаскивать и подвинула пакет Косте.

– Здесь триста тысяч, – сказала она. – Двадцать мы потратили.

Костя смотрел на тещу. Она все понимала без слов.

– Никогда хорошо не жили, нечего и начинать, – философски заключила теща.

Костя опустил голову. Никогда он не чувствовал себя таким раздавленным. Если бы теща упрекала, уязвляла, скандалила, ему было бы легче.

Из ванной комнаты вышла жена. На ее голове был тюрбан из полотенца. Жена тут же поняла, ее глаза испуганно вздрогнули.

– Приходили? – торопливо спросила жена.

Костя кивнул.

– Хорошо, что Вадика не украли.

– А где Вадик? – испугался Костя.

– Спит, где же еще… Отдай эти деньги. Ну их к черту… Сын важнее денег.

– И отец важнее денег, – добавила теща.

– Какой отец? – не понял Костя.

– Ты… Какой еще отец у Вадика? Лучше бедный, но живой, чем богатый и мертвый.

– Перестаньте! – Жена подошла и обняла Костю.

Костя заплакал. Ему казалось, что со слезами из него выходит вся горечь.

На улице пахло весной и снегом. Утренний воздух был чистым даже в городе. Косте казалось, что все люди в домах и вокруг – тоже чистые, уставшие дети. А теща – уставшая девочка, которая много плакала. Все ее недостатки – это реакция на жизнь и приспособления, чтобы выжить. Как веревочная лестница при горящем доме. По ней и лезть неудобно, а приходится.