Утоли моя печали - Юлия Вознесенская Страница 8

— Ну что ты так расстроилась, Юлечка? Меня же не будет всего только семь дней.

— Не уходи, Ромашка… Не оставляй меня одну!

— Послушай, Юля! Я вернусь ровно через неделю, день в день.

— А вдруг я именно в эту неделю умру? Одна, без тебя…

— Незачем и некогда тебе умирать: у тебя впереди еще операция и, возможно, облучение.

— А я боюсь… Нет, умереть я не боюсь, я давно привыкла к тому, что все равно придется, я только не хочу умирать без тебя.

— Что за глупости, Юлечка? Химия прошла благополучно, ты сейчас восстанавливаешься. Чего ты вдруг испугалась, глупенькая?

— Рома, я всегда боялась, что, когда я буду умирать, со мной никого не будет рядом и некому будет подержать меня за руку. Когда ты появился, я так радовалась, что теперь не придется мне умирать одной. А ты хочешь уйти и оставить меня одну со смертью…

Роман похолодел.

— Ты не умрешь!

— Ромашечка, милый! Это может случиться в любой день. Ты же знаешь, как это бывает с нами…

И тогда Роман решился.

— Юля! Перестань плакать и выслушай меня внимательно. Я ухожу вовсе не отдыхать от больницы и не развлекаться. Я хочу достать для тебя то лекарство, которое исцелило Лену Гаврилову.

Он рассказал Юле все. Только она, кажется, не очень обрадовалась тому, что для нее может найтись дорогое и чудодейственное лекарство. Но в конце концов она его отпустила, взяв с него слово, что во время своего «отпуска» он будет думать о ней вечерами, в то самое время, когда он обычно играл для нее на рояле. И это он ей, конечно же, пообещал.

У Романа были свои деньги и даже счет в банке: ему неплохо платили за выступления, особенно велики были гонорары, полученные на зарубежных гастролях, но сам он снять эти деньги со счета не мог, только вместе с отцом.

Отец выслушал его просьбу в недоумении.

— Мне не жалко, это твои деньги, но я не понимаю, зачем тебе вдруг понадобилась такая крупная сумма? Надеюсь, ты понимаешь, что я вправе тебя спросить об этом?

Пришлось рассказать ему о Юле, и в конце концов отец начал уступать:

— Благотворительности я решительно не одобряю: каждый должен сам зарабатывать себе и на хлеб, и на лекарства, ну а если не получается — лечиться по средствам. Но как мужчина я тебя понимаю: чем не пожертвуешь для любимой девушки! Она хоть хорошенькая, эта твоя Юля?

На это Роман только пожал плечами. — Ладно, — уже полностью сдался отец, — в конце концов, повторяю, это твои собственные деньги и твоя личная жизнь. Хотя я бы на твоем месте приберег их на будущее: навряд ли у тебя теперь скоро появятся такие высокие доходы, как были в прошлом… Но как скажешь, как скажешь, сын.

Они пошли в банк и сняли требуемую сумму. Теперь встал главный вопрос: кто привезет лекарство из-за границы? Роман несколько дней обзванивал всех знакомых музыкантов, а также знакомых знакомых и наконец выяснил, что ближайшая поездка за границу, в Германию, предстоит пианисту Михаилу Толстому, жившему в Ленинграде. Он ему позвонил и обо всем договорился. Ближайшим ночным поездом он выехал в Ленинград чтобы обернуться за день и таким же ночным поездом вернуться в Москву. В поезде он по чти не спал из-за духоты в купе и всю ночь вспоминал вчерашние разговоры с профессором и с Юлей. «Нет воли к жизни», — вспоминал он и думал, как же и чем пробудить в Юле эту самую волю к жизни?

Миша Толстой вел курс в консерватории и жил неподалеку от нее, возле Никольского собора, в небольшом старинном особнячке, где издавна обитало несколько семей потомственных музыкантов. Роман приехал утром, и пришлось ему ждать, пока у Миши кончатся занятия. Он погулял по Неве, потом побродил по Эрмитажу, купил подарки для Юли, а к обеду поехал на место. Он позвонил с уличного телефона, но Михаила еще не было, и тогда он решил зайти в Никольский собор. Причем зайти не просто так, а поставить свечку Божьей Матери и помолиться о Юле. До этого он заходил в храмы только как турист да еще послушать органную музыку в католических соборах за границей. Отец говорил, что религия — это часть культуры. Роман не верил, что это в самом деле так. Что-то и тогда невнятно шевелилось в его душе, но архитектура и музыка отвлекали, и он особо не задумывался. А вот теперь при виде золотых куполов и крестов над бело-голубыми стенами его вдруг потянуло в храм. «Пойду поставлю свечку и помолюсь», — решил он: их Катя именно так и делала.

Он прошел через весенний сквер, вошел в двери собора и удивился его пустоте. Какая-то старушка сразу же подошла к нему и заявила:

— А служба давно кончилась! Чего надо-то?

— Хочу поставить свечку Божьей Матери за больную. Можно это сделать?

— Можно, можно, отчего же нельзя? Какой иконе-то хочешь поставить?

— Божьей Матери.

— Так их у нас не одна! А кто болен-то у тебя?

— Подруга. Ей четырнадцать лет, и у нее рак.

— Что делается на свете! Ну последние времена пришли — дети раком болеют, Господи помилуй! Она сама его отвела к свечному ящику, помогла купить свечи, посоветовала поставить еще свечку и святому великомученику и целителю Пантелеймону и икону показала. Он купил десяток свечей, поставил одну святому целителю, а потом стал проси ходить по храму, отыскивая иконы Божьей Матери и перед каждой ставя свечу и моля «Богородица, помоги бедной больной девочке Юле!»

Верил ли он в Бога и Богородицу, в Иисуа Христа? Наверное, все-таки немножко верил! Хотя и сомневался. Но он и в чудодейственность заграничного натулана не очень верил НО НАДО БЫЛО ВЕРИТЬ — иначе зачем все эти хлопоты и все это напряжение сил?

Справа от иконостаса он увидел удивительную икону: Богородица держит на коленях маленького Христа, а рядом, опираясь на ее колени, стоит еще какой-то мальчик тоже с нимбом на голове. Роман вспомнил малышей в их клинике, то шаливших, как вся дети, то смирно лежавших в кроватках, плачущих и зовущих маму. «Дорогая Богородица, сделай что-нибудь для всех наших больных детей, пожалей их и Юлю! Пожалуйста!» Ему показалось на миг, что Богородица на иконе заплакала, но потом он сообразил, что это его собственные глаза наполнились слезами и оттого по лицу на иконе как будто пробежали искры. Он вытер слезы платком, поклонился иконе и вышел из храма.

Михаил уже был дома. Роман передал ему деньги и рецепт от Дмитрия Алексеевича и попросил, если все получится, прислать посылочку с лекарством прямо в институт на имя профессора Д.А.. Привалова. Михаил обещал все исполнить.

Вечером Роман сел в поезд и поехал обратно в Москву. В купе опять было душно; стоило ему лечь, как его начал терзать надсадный кашель. Сосед на нижней полке разворчался: «Надо бы правило установить, чтобы таким вот больным билеты на поезд не продавали, а то ездят и заразу разносят!» Роман даже несколько раз выходил из купе, чтобы переждать приступ кашля в коридоре. Откашливался он в носовой платок, а под утро выкинул его в уборную — платок был в кровянисто-черной мокроте. Словом, он опять промучился всю ночь. В десять утра он был в Москве и через пару часов появился в клинике — на два дня раньше срока. По дороге он заехал домой, сказал отцу, что поездка была благополучной, нашел и сложил в дорожную сумку свой лыжный костюм, шерстяные носки и стеганую пуховую куртку, которую ему купили пару лет назад за легкость и непродуваемость, а в какой стране — этого он уже не помнил.