Маленькая ложь Бога - Сирил Массаротто Страница 8

Ладно.

Значит, сейчас я не спеша разберусь со своими чувствами, оправлюсь от потрясения, проникнусь покоем сада и займусь тем, чем посоветовал мне заняться Бог: стану размышлять.

Но о чем? Теперь я знаю почти всю правду: о жизни, о смерти, о Вопросе Вопросов, о Тройной Власти… Не буду же я тут философствовать, витая в облаках! К чему мертвому рассуждать о смысле жизни? Это было бы просто глупо! Хотя ситуация, возможно, наиболее благоприятствует таким размышлениям: уж что-что, а теперь я и правда могу взглянуть на эту тему со стороны… А может быть, мне надо поразмыслить о собственном пребывании в Саду… Что мне здесь делать? Для чего все это?

Задолго до того, как Бог мне соврал, еще даже до нашей с ним встречи, мне случалось представлять себе смерть — как и всем, я думаю. Когда я был маленький, смерть ассоциировалась для меня с увиденной мельком картиной: дедушка лежит неподвижно на большой кровати, а вокруг горят свечи. Дальше этого дело не шло: хоть я и имел перед собой полное отсутствие жизни, все равно смерть оставалась для меня чем-то совершенно абстрактным. Думаю, что это к лучшему. Только подростком, после ухода моей матери, я стал задумываться о том, что же такое смерть. В этот период я свято верил в прежние и будущие жизни, в реинкарнацию и карму. В этой новой вере было все, чтобы поддержать меня и утешить: моя мама, такая чудесная, такая добрая, такая любящая, обязательно должна была получить совершенно замечательную новую жизнь, без боли, без страданий — высшее счастье, что-то близкое к нирване, — в отличие от убийц и насильников, которые в будущих жизнях воплотятся в тараканов и крыс, обреченных жить в сточных канавах, где им и место. Такое представление о будущей жизни, когда мы пожинаем то, что сами посеяли, было мне очень по душе. Позже я понял, что на этом свете нет и никогда не было никакой справедливости, а потому нет никаких оснований для того, чтобы она существовала и выше; так что я решил ни во что больше не верить. Смерть — это ничто, огромное ничто, нечто вроде вечного сна, черная дыра, из которой не возвращаются. Это был мой любимый вариант ответа на вопрос, самый простой и в сущности самый правдоподобный: у жизни есть начало и есть конец, она представляет собой обратный отсчет — более или менее долгий, в течение которого мы пытаемся сделать так, чтобы наше существование было как можно приятнее, а когда таймер добирается до нуля — все, конец, точка. Такое видение вещей мне представлялось не только справедливым (жизнь сама по себе непростая штука, а уж когда их приходится проживать несколько и всякий раз — с нуля!), но и весьма утешительным, поскольку у меня не было большого желания становиться, как считают некоторые, душой, скитающейся за неимением тела по земле. Не слишком привлекал меня и тот свет — пресловутый рай, местечко среди облаков, куда попадают те, кто любит ближнего, и где они пребывают в величайшей радости и наиполнейшем блаженстве (пока все замечательно)… — вечно.

Вечно.

Вечность.

Есть ли что-то ужаснее этого слова? Конечно, мне очень хотелось снова увидеть маму, Алису, я все отдал бы, чтобы снова обнять их, но быть вместе вечно? То есть всегда, до бесконечности? Кто этого захочет? Для меня это было бы невыносимо, в конце концов мы точно возненавидели бы друг друга. А что может быть хуже — возненавидеть тех, кого ты больше всех любил?

Теперь, когда я знаю всю правду — знаю, что нас действительно ждет нечто вроде рая, я рад, что вечность мне не грозит или, по крайней мере, что у меня есть на этот счет выбор. Но мне обидно, что я ни с кем не встречусь, что мне не дано пережить ни одного мгновенья счастья здесь, в облаках, и ничего с этим не поделаешь. Смерть и правда — не радостная штука, ничего веселого в ней нет!

Так почему бы мне не уйти сразу, прямо сейчас?

У меня наверняка найдется немало причин, чтобы расстаться с этим местом!

Я бы даже сказал, что на данный момент вопрос стоит так: «Есть ли у меня причины, чтобы здесь остаться?» Да чего там далеко ходить… Я и при жизни-то с трудом выносил малейшую вылазку в лес, так что мне совсем не улыбается годами торчать в этом саду! Вот именно, совсем не улыбается!

И похоже, я не один задаюсь таким вопросом, потому что, судя по постным физиономиям всех этих людей вокруг меня, они тоже не испытывают безумного счастья от пребывания в этом месте, наоборот, видок у них у всех очень даже подавленный! Да чего там: поди отыщи тут хоть одно мало-мальски спокойное лицо, чтобы… Ой!

А это кто там?.. Неужто?..

Да нет, не может быть… Надо подойти поближе. Ну и ну, с ума сойти!

Не может быть!

— Эээ, мсье! Мсье!

Да нет же, черт! Что я за дурак!

— Эй, мистер! Мистер Джексон! Please, I’m a fan! ^[1]

Ну и дела! Майкл Джексон собственной персоной! Мой кумир! Гуляет себе инкогнито…

Вот это класс!

Значит, он и правда умер!

А ведь сколько народу тогда говорило, что его смерть была разыграна, что он живет где-то тайно… Выходит, что нет. И он не сидит на каком-то секретном острове для миллиардеров вместе с Элвисом, Мерилин и кем-то там еще. Жаль, конечно.

— Майкл, эй, Майкл!

Я видел его как-то вживую, когда был молодым, как будто это было вчера, я несколько часов трясся в поезде, чтобы попасть на тот концерт! И даже научился его «лунной походке» — сам, перед зеркалом! А что, у меня неплохо получалось!

— Эй, мистер Джексон, look, I do the moonwalk! ^[2]

Ах, да нет же!

Какой я дурак…

Он же меня не видит и не слышит, тут же нельзя общаться!

Господи, какого идиота я тут разыграл! Хорошо, что Бог меня не видел. Тогда за эту «лунную походку» он меня неделями пилил!

Да, чувствую, что это скоро меня здорово достанет — невозможность общаться со всеми этими людьми! А главное — с ним, вот обида! Мой кумир тут, прямо передо мной, а я ничего не могу сделать!

Да уж…

Нет, так совсем не интересно.

К чему всё, если тут все мертвые…

Да, тут все мертвые, но они-то там, внизу, — живые! Как они там — Лео, Марион, Ивуар? Что сейчас поделывают? Наверно, заканчивают сборы, собираются на недельку домой. Думаю, загружают вещи в багажник, проверяют, все ли на месте — особенно бесчисленные одежки и игрушки Ивуар, конечно.

На недельку домой…

Все же, думаю, Бог мог бы сделать мне маленькую поблажку и дать отсрочку, чтобы я провел эти несколько дней с сыном и внучкой… Ну, что ему стоило? Ничего! Хлопнул в ладоши — и готово! А мне так хотелось бы побыть с ними — в последний раз… Но вместо этого им предстоит пережить одну из тяжелейших недель в жизни, особенно моему Лео: он и так с четырех лет без матери, а тут в двадцать пять потерять еще и отца — все же рано… Слишком рано.