Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов Страница 8

«Что вы ставите сейчас?» «Сперму»… И сразу в Кащенко.

Механически я открыл пьесу где-то посередине, и сразу напал на исповедь героя. Исповедь начиналась такими словами: «Я почувствовал в себе настоящую, подлинную силу и вошел в нее, не раздумывая». Автор не очень умело обращался с местоимениями, и это вселяло надежду на то, что речь шла, скажем, о входе в какую-нибудь комнату с тяжелой дверью, но – нет… Потому что после этого следовало: «Она застонала и задрожала всем своим юным телом…».

Когда у нас это все случилось? В первый день? В пятый? В шестнадцатый? Какая разница! История любви – это не перечень дней, а перечень событий, которые остались в памяти.

Выйдя тогда из квартиры Марины, я чувствовал себя мужчиной, и это было самое главное. Мне было хорошо и легко.

«Ты – классный», – сказала мне Марина.

И даже, если она врала, это не имело значения. Ничто не мешало мне ей поверить.

«В конце – концов, женщина может быть лекарством от простатита, – подумал я и почему-то обрадовался своему цинизму. – Тем более Марина знает, что Мейерхольд – это режиссер, и очень не любит современную драму».

А потом я пришел домой, поцеловал маму.

Она спросила:

– Есть хочешь?

Я честно ответил:

– Очень.

Она спросила:

– Как репетиция? Устал?

Я ответил, опять же, честно:

– Очень.

Она спросила:

– Когда премьера?

Я задумался над ответом, а мама полезла в холодильник за пельменями, и я понял, что в ответе она совершенно не нуждается.

Тогда я спросил:

– Где Сашка?

Мама ответила то, что, в общем, я и сам знал:

– В комнате за компьютером.

Я зашел к тебе и спросил:

– Как дела?

Ты ответил:

– Нормально.

Я спросил:

– Как в школе?

Ты ответил вопросом:

– Дневник показывать?

Твой ответ-вопрос я как бы не услышал, пошел в большую комнату, сел на диван, и, в ожидании вечных пельменей, то ли листал журнал, то ли глядел телевизор, что, в сущности, одно и тоже. Словно ничего не случилось (впрочем, разве что-то случилось?), продолжалась скучная семейная жизнь, без которой, тем не менее, я совершенно не представлял своего существования.

Ну, почему я совершенно не представлял своего существования без этой идиотской, скучной, а теперь еще и лживой (или не лживой?) жизни? Почему я совершенно не мог вообразить, что могу сказать маме: «Прости, я полюбил другую женщину – прощай»? Конечно, ни рядом со мной, ни в отдалении, короче говоря – нигде я не видел женщины, рядом с которой хотел бы стареть. Не с Мариной же, право слово? Но вот странно: я что угодно мог себе нафантазировать, какие угодно адюльтеры и страсти придумать, но стоило лишь начать представлять, что у меня нет этого дома, где ты и мама, а есть какой-то иной, совсем какой-то иной дом – так фантазия сразу застывала, замерзала как будто и отказывалась мне подчиняться. В сторону «иного дома» мне совсем не фантазировалось…

Неужели всё дело в привычке? Просто в привычке, – и всё? Вот Пушкин… Это такой поэт. Его даже ты, наверное, знаешь. Так вот он писал: «Привычка свыше нам дана, Замена счастию она». Понимаешь? Он не писал, что привычка – это есть счастье. Он, как всегда, точно заметил: замена.

Замена – подмена… Подмена – фальшь…

Разве я не вижу всю эту домашнюю фальшь? Вижу. И ты видишь наверняка. И мама. И эта фальшь держит меня? Ну, не бред ли? Бред. А чего ж держит?

В нашем театре один артист – он старше меня лет на десять – ушел от своей жены, пожилой актрисы, к девочке, которая только окончила театральный. Все отнеслись к этому совершено спокойно, практически без эмоций, лишь пожилые актрисы томно вздыхали и жаловались на несправедливость жизни. Понятно, что ни эти вздохи, ни эти жалобы никому интересны не были и никого не взбадривали. Но вот когда через полгода актер вернулся к жене, взбодрились все и с нескрываемым любопытством стали его расспрашивать: чего ж тебе там-то не хватало, у молодой этой красавицы? Пожилой народный артист, хорошо поставленным голосом, отвечал: мол, и там – занудство, и там – занудство. Но старое – привычней, потому что ты к нему уже как-то приспособился, нашел, так сказать, подходы. А к новому еще искать надо, а зачем? Пожилые актрисы понимающе кивали друг другу и переставали вздыхать о несправедливости жизни.

И я тоже понимаю своего народного артиста – вечного красавца. Меняя жену, мужчина ищет новое. А находит старое. Новое старое, конечно, раздражает больше, чем старое старое. Это понятно. Казалось бы, понятно каждому… Только чего ж они, ровесники мои и даже учителя, все меняют и меняют, дураки, что ли?

х х х

…А потом мы курили, глядя в потолок, и не молчали. (Прости, сын, за тошнотворную фразу, но мне лень что-то придумывать, тем более, что, на самом деле, все было именно так).

Мы не молчали, потому что я задал вопрос…

Марина почти никогда ничего не спрашивала. Она просила: «Ну, расскажи мне что-нибудь, ты так интересно рассказываешь». Мне казалось, что она просит искренно, и я рассказывал, все больше распаляясь.

Видишь ли, твою маму совершенно перестали интересовать мои рассказы, а мне было так необходимо рассказывать женщине про то, что со мной происходит, и про те мысли, которые вдруг посещают мою голову, и чтобы женщина слушала не просто внимательно, а чтобы глаза ее разгорались всё больше и больше. Почему это так необходимо человеку, который прожил почти полвека, я не знаю, но необходимо очень…

Когда мы с Мариной уже окончательно разошлись, пообещав быть друзьями, она сказала мне – спокойно, без тени иронии:

– На моем месте может оказаться любая женщина, у которой получится с отрытыми глазами слушать твои рассказы и жарить тебе картошку так, как ты любишь. Все остальные ее качества значения не имеют, понимаешь? Потому что, в сущности, все, чего тебе не хватает в жизни: внимания, и чтобы картошку жарили не лишь бы как, а именно так, как ты любишь…

Я почему-то испугался этих слов и постарался поскорее забыть их. Именно поэтому они запомнились.

Но это случится потом, позже…

А пока мы лежали, курили, глядя, понятно, в потолок (не друг на друга же смотреть?), и я спросил, чтобы разбавить тишину, которая грозила стать совсем уж сентиментальной:

– А куда ты исчезла от служебного входа? Ну, тогда, во время нашей первой встречи. Ты что ведьма?

– Конечно, – сказала Марина и сощурила глаза, как ей, наверное, казалось, кокетливо.

Она старалась делать все так, чтобы мне понравилось. Юное создание, она меня не только любила, но еще и уважала, а это, по-моему, лишнее, во всяком случае, на первом этапе любви. Первый этап любви должен быть безоглядным, безбашенным. Ведь что такое начало любви? Безумство двух сумасшедших. А между сумасшедшими – какое уважение?