Места не столь населенные - Моше Шанин Страница 8

Начинается с самого утра. К восьми часам на деревенское кладбище у соснового бора приходят первые поминальщики. Они стряхивают с деревянных скамеек у могил труху и мох, стелют на столы газеты и клеенки, раскладывают нехитрую снедь. Выпивают аккуратно: день предстоит долгий. Закусывают неохотно и выборочно, выцеливая наверняка.

К десяти – не протолкнуться. Выпивают и поминают, разбредаются по кладбищу в поисках старых знакомых. Им бы подправить косые деревянные кресты, подновить, выправить оградки – да некогда и недосуг, в следующий раз. Встречаются друзья, одноклассники, ученики и учителя, сослуживцы и коллеги. Повсеместно происходят мелкие чудеса. Первая любовь беседует о погоде со второй, но не последней женой; рядом троекратно целуются поссорившиеся навсегда братья.

Раскрошенная закуска киснет на столах. В рюмках с недопитым густо тонет гнус. Бродячие псы дремлют на узких тропинках, не в силах оттащить в сторону провисшие животы. В их влажных глазах гаснет сытая тупость.

Кладбище пустеет.

К двенадцати часам из придорожных кустов во множестве торчат ноги спящих. Раскрыв слюнявые рты и отбросив руки, они спят не шевелясь. Рядовые несуществующей армии, они похожи на буквы и знаки препинания, застывшие на листе. Никто не берется сложить из них слово или фразу. Новые смыслы никому не нужны. Новых и старых смыслов хватает без них.

В три часа – драка левоплоссковских и глубоковских. Начавшаяся в этот день много лет назад по мнимо серьезному поводу, она выродилась уже в нечто традиционное, театральное и номинальное, существующее вопреки, а не потому что или для. Проходя по разряду немногочисленных аборигенских причуд, вялый мордобой срывает овации.

Пресытившись зрелищем, народ готов потребовать добавки, хлеба и прочая. На плоском берегу – Лугу – к этому все готово. Пришедший сюда попадает в лабиринт столов. Ассортимент небогат, но четко структурирован: пиво десяти сортов и краеведческие книги, шашлыки и пейзажные фотографии, сладкая вата и лакированные лапти. Торг, как и везде на Севере, неуместен, смешон и постыден.

Дети клянчат монетки, дети хотят прокатиться кружок на пятиметровом колесе обозрения. Металла в этом колесе нет, только дерево. Ручку крутит взмокший Толя Боша. Он счастлив, как счастлив каждый дурачок, раз в году сопричастный работе чудного механизма. Год от года в безошибочно самом неожиданном месте старое дерево дает слабину, и под бабий визг дети сыпятся с неба спелыми фруктами.

Тем временем в клубе собирается цвет интеллигенции и ее полуцвет. Начинаются самодеятельные «Прокопьевские чтения». Интеллигенция опять первой чувствует скорую погибель и торопится высказать наболевшее, разделить на всех фантомную боль, заговорить судьбу и подменить что бы то ни было говорильней.

Со стены свисает полуоборванный плакат «С алкоголем в обнимку – короткий путь в могилку».

– Друзья, – говорит ведущий, втыкая взгляд поверх голов, – если угодно – товарищи. В этот светлый праздник…

Глава района раздает благодарственные письма. Бестолково сгибаясь, поближе к сцене подбирается фотограф районной газеты.

Чтения открыты. Регламент суров: десять минут на выступление. Первый докладчик читает с листа про топонимику волости.

– Есть два диаметрально противоположных отношения к именам. Первое – как вы яхту назовете, так она и поплывет. Второе – хоть шаньгой назови, только в печь не сажай… По всей видимости, деревня наша возникла на ровном плоском участке долины реки Устьи. Вариант «Плосская», который встречается в ряде источников, отражает местное диалектическое произношение названия… Далее.

Деревня Коростина: в переписной книге тысяча шестьсот тридцать девятого года зафиксирован Пят-ко Поспелов Коростин, название можно связать с этой фамилией, с прозвищем Короста… Деревня Окатовская: название происходит от прозвища Окат, которым могли наградить толстого человека. Окат – это большой чан для воды. Другое толкование связано с тем, что у мужского православного имени Акакий имелся просторечный вариант Окат…

Деревни и хутора, реки и ручьи, поля и холмы. Список длинный.

– Регламент!

– Ну, в следующий раз…

Неловкие аплодисменты.

– Просим выступить нашего дорогого гостя из райцентра. Прошу.

На сцену вспрыгивает провинциальный поэт, певец банальностей, головная боль районных газет. Поэт вертляв, короткорук, истеричен. Излюбленный прием: подмена искренности экспрессией. Пот бьет его беспрестанно и неумолимо.

– Извините, регламент.

Его сменяет церковный староста.

Косые лучи вьются в его седине, барабанят по гладкому лбу старца, лбу, выписанному с иконы.

– Двенадцатого мы праздновали Афанасия Афонского день, сегодня – Прокопьев. Три дня меж них. Три дня – как три эпохи русского православия. Век четырнадцатый, век пятнадцатый, век шестнадцатый…

Староста никуда не спешит. Последние сорок лет люди интересуют его ничтожно мало.

– Век четырнадцатый, век пятнадцатый, век шестнадцатый…

Сонливость ползет по рядам.

Гена Кашин, участковый в форме и при пустой кобуре, вздрагивает и встает, хлопая откидным сиденьем. На его лице – извинительная брезгливость. Стараясь быть незаметным, он продвигается к выходу. Он старается и оттого еще более заметен и шумен.

Гена выходит из клуба на свежий после дождя – в Прокопьев день непременно случается дождь – воздух. Тишина кругом, безмятежность; однотонное небо спокойно, и скоро придет подслеповатая белая ночь.

У поворота Гена встречает Колю Розочку. Розочка крутит педали своего знаменитого велосипеда. В этом агрегате, где предполагалось прямое, – все кривое, где планировалась изящная изогнутость, – все прямое, спиц в колесах не хватает едва ли не половины, а заместо вылетевших во множестве болтов – проволочные скрутки, об которые очень удобно рвать до крови кожу и на аккуратные полосы штаны.

Розочка едет на кладбище.

Человек порой удивительно непубличный, он рассчитал верно: там уже никого нет.

На кладбище Розочка докатывает велосипед до могилы, валит велосипед на холмик соседней, садится на скамью, закуривает и только потом говорит:

– Земля пухом, Петя. С приветом к вам мы, попроведать.

Им обоим некуда спешить, и разговор предстоит долгий. Коля достает водку и срывает пробку зубами:

– Новость, Петя: нас китайцем пугают. Мол, едут сюда китайцы жить, они нас научат как надо. Смешно это и обидно. Что я, китайца не знаю? Он в поле выйдет – я хорошо картинку вижу, как по телевизору в солнечный день… Он выйдет, тяпкой ковырнет: с одного края песок, с другого глина, тут заросло, а там провалилось, тут засохло, а там заросло. Оглянется, увидит. Глаза всем Богом дадены, Иисусик меня дери… Увидит бескрайность всю нашу непередаваемую, поля наши непролазные и леса прозрачные… Он в магазин пойдет. Я полчаса даю. Я полчаса даю, больше не дам, режь меня, калечь… Земля наша пустая, Петя, пресная, на хлеб не намажешь. Соли в ней нет, а сахара подавно. Дерьмом ее не удобришь. Только людьми, только людишками первого сорта…