Алюминиевое лицо. Замковый камень - Александр Проханов Страница 8

Зеркальцев посмотрел на фуру – оранжевая злобная птица нацелила крючковатый клюв, распушила перья.

– Да, интересные здесь места, – задумчиво произнес Зеркальцев, залезая в машину.

– Уж вы аккуратней, – напутствовал его дальнобойщик. – А я мужикам скажу, с самим Петром Зеркальцевым беседовал. – И снова на Зеркальцева смотрело открытое лицо Валерия Чкалова, и за окном внедорожника проплыла оранжевая хищная птица.

Он проехал десяток километров, думая, как в следующем, вечернем, репортаже расскажет о странных и забавных поверьях, что бытуют среди дальнобойщиков, верящих в колдунов и пришельцев. Потом он с благодарностью подумал о ХС90, который успешно справлялся с продавленной в асфальте колеей. Казалось, толстые шины сами избегают опасных углублений, плотно льнут к полотну, упруго шелестят по шоссе. Он взял телефон, собираясь позвонить на радиостанцию, но обнаружил, что связь пропала. В телефоне беспомощно пульсировала зеленая колбочка, стараясь отыскать сеть. Зеркальцев вдруг испытал необъяснимую тоску, сердечную пустоту, душевную тяжесть. Их природа странно коренилась в темном, обступившем шоссе осиннике, в узкой полосе открытого неба, где неожиданно скопились тучи, в каком-то промелькнувшем у обочины ворохе хвороста. Ему казалось, что на грудь его легла холодная щупальца со множеством присосок, пьет его кровь и тепло, и он теряет силы, задыхается и вот-вот может выпустить руль.

Впереди над осинником возвышалась одинокая ель, мертвая, обугленная, с обломанными ветвями. Вид этого черного мертвого дерева, воздетого к небу, вызвал в нем смертельную немощь, невыразимую печаль. Словно здесь, у этого черного дерева, оборвется его жизнь, и он знал об этом с самого детства. С того серого морозного дня, когда мальчиком вышел на ледяной бесснежный двор с бетонным фонтаном, и его детская душа уже знала все о будущей смерти, и об этой дороге, и об этом островерхом обугленном дереве.

Ему показалось, что шоссе перед ним свернулось в спираль и машина стала ввинчиваться в эту спираль, поворачивалась колесами вверх, втискивалась в узкую горловину, где сжималось в точку пространство и время. Сама превратилась в точку, а потом расширилась, пролетев сквозь игольное ушко, возвращалась в свет, в шелест асфальта, в струящееся голубое шоссе. И пока он пролетал сквозь таинственную горловину, что-то изменилось кругом, словно он попал в иное измерение, с иными законами, иной протяженностью пространства и времени. Синева небес казалась гуще. В зеленых деревьях появились странные изумрудные оттенки. А в голубом асфальте шоссе возникли лиловатые струи.

Он почти потерял сознание, пролетая мимо ели. И по мере того как от нее удалялся, возвращались силы, разум его светлел, и он не мог понять, что с ним сталось, почему так подействовало на него это гиблое место.

* * *

Он не сразу заметил в зеркале догнавшую его машину, висящую на хвосте. Это был серебристый «мерседес-бенц» М-класса, цвета «Снежная королева». Зеркальцев не хотел находиться в соседстве с другой машиной, нарушавшей его одиночество, отвлекавшей от рассеянных, сладостно неопределенных мыслей, которые сопутствуют плавному мельканью деревьев, полян, облаков. Он прибавил газ, «вольво» тихо вздохнул и ушел вперед, оставив позади «мерседес», который скрылся за поворотом дороги. И опять было блаженное одиночество, синий асфальт, редкие фуры – встречные, которые проносились, как тяжеловесные боевые слоны, и попутные, которые деликатно мигали поворотниками, приглашая проехать вперед.

Он не сразу заметил, что серебристый «мерседес» снова повис на хвосте. Не обгоняет, а упорно, назойливо и нагло преследует, словно чувствует, что неприятен Зеркальцеву, и испытывает от этого удовольствие. Зеркальцев рванул вперед, набирая скорость, допустимую на шоссе с продавленной колеей, выпуклыми заплатками асфальта и кривизной поворотов. «Мерседес», переливаясь серебристым инеем, не отставал, назойливо преследовал.

Зеркальцев видел лицо водителя, круглое, щекастое, с коротким бобриком, его пухлые, расплывшиеся в улыбке губы. Решил прекратить гонку. Сбросил скорость, заставляя преследователя плестись за собой. Видел, как того раздражает это медленное продвижение. «Мерседес» несколько раз зло вспыхнул фарами. Стал резко обходить Зеркальцева. Когда на мгновение машины поравнялись, Зеркальцев увидел обращенное к нему толстогубое лицо, высунутый язык и кулак с оттопыренным, направленным вниз большим пальцем – жест, которым в Древнем Риме обрекали гладиаторов на смерть.

«Мерседес», сердито моргая оранжевым поворотником, ушел вперед. И Зеркальцев, видя это нервное моргание, удалявшийся сгусток серебра и скорости, возмущенный высунутым языком и вульгарным жестом, испытал пьянящее воодушевление, жаркое негодование, страстный порыв догнать, опередить, наказать наглого соперника. Утопил педаль газа, чувствуя, как шумно, мощно взыграла машина, страстно толкнулась вперед, упруго помчалась, настигая серебряный слиток. «Мерседес», боясь не вписаться в поворот, чуть замедлил скорость, и Зеркальцев, поравнявшись, давя на газ, стал медленно его обходить. Не удержался и показал толстощекому водителю язык. Ушел вперед, слыша, как ревет ветер, лес струится сплошной зеленой волной, полоса открытого неба вдруг начинает приближаться, словно машина взлетает с палубы авианосца.

Лихое, счастливое безумье, слепое бесстрашие, победное одоление, сосущий холодок смерти испытывал Зеркальцев, напрягая в машине все ее стальные сухожилья, накачивая огнем ее цилиндры, заставляя стрелку спидометра трепетать у предельной отметки.

«Мерседес» отстал, а потом стал медленно приближаться. Пространство между машинами растягивалось и сжималось, как резина. Зеркальцев, чувствуя мускулами каждое углубление дороги, угадывая налетающую, смертельно опасную кривизну, видел лицо настигавшего его соперника. Оно было расплющено, как у космонавта, – раздавленные ускорением губы, выпученные глаза, вывернутые ноздри. Соперник, как и Зеркальцев, был одержим безумным стремлением, слепой страстью, смертельным восторгом. Их сердца дышали одним и тем же ощущением бездны, их души испытывали одно и то же гибельное восхищение.

«Мерседес» М-класса медленно надвигался, готовясь к обгону. Занял соседнюю полосу. Зеркальцев видел, как впереди навстречу показалась фура. Увеличиваясь, колыхала тяжелой тушей, блестела солнечными стеклами. «Мерседес» пошел на обгон, медленно продвигаясь вдоль «Вольво-ХС90», поравнялся с ним, ноздря в ноздрю, трепетал, как серебряная комета. Фура стремительно приближалась, и Зеркальцев понимал, что это приближается смерть «мерседеса». Обезумевший, опьяневший от страсти водитель не может прервать гонку, не может отстать, не может уступить дорогу свирепому чудищу, которое через две секунды ударит литым бампером, превращая «мерседес» в огненный взрыв, расплескивая по обочинам брызги серебра и крови. И чувствуя судорогу, сковавшую водителя «мерседеса», повинуясь не разуму, а внеразумному побуждению, он ударил по тормозам. Резко отстал, освободив пространство для обреченной машины, которая вильнула перед носом фуры, занимая место на освободившейся полосе.

Зеркальцев видел ужаснувшееся лицо дальнобойщика, почувствовал шлепок ветра, пропуская мимо огромный, как дом, грузовик. «Мерседес» ушел вперед, но скоро затормозил и встал на обочине. Из него стал вылезать водитель, делая знаки Зеркальцеву. Но тот, все еще чувствуя дуновение прошумевшей мимо смерти, не остановился и ушел вперед. Ехал час, успокаиваясь, не понимая, какое безумие взыграло в нем и ввергло в эту смертоносную гонку.