Жена авиатора - Мелани Бенджамин Страница 8

Но на этот раз он не покраснел и не отступил. Его голубые глаза смотрели на меня со странным выражением. Я заметила в них любопытство, словно была новым видом живых существ, который он только что открыл. Покраснев, я отвернулась и очень обрадовалась, увидев спешащую к нам маму с натянутой улыбкой на губах и тревогой в глазах.

– Что я слышу? Полковник, вы приглашаете моих дочерей полетать на самолете?

– Если они захотят. Естественно, это приглашение относится и к вам, миссис Морроу.

– Какая честь! Элизабет, ты слышишь? Энн?

– Конечно! – Элизабет рассмеялась и откинула назад голову. – Не могу представить никого лучше, с кем хотела бы отправиться в свой первый полет!

– Я… я подумаю, – пробормотала я, просто умирая от всех этих взглядов, обращенных на меня, и понимая, что, если полечу на его самолете, на меня будет устремлено еще больше глаз – газетчики, фоторепортеры, хроникеры.

К моему облегчению снова заиграла музыка – песни из «Медленной лодки», самого популярного шоу этого года, и мгновенно обстановка в комнате разрядилась. Официанты деловито сновали взад-вперед с подносами, уставленными коктейлями – в Мексике не было сухого закона, – и первые пары закружились в танце. Дуайт потянул меня с дивана:

– Пойдем, Энн! Давай станцуем виргинскую кадриль. Я научу их танцевать по-нашему!

И я выскочила на танцпол. Взявшись за руки с братом и кузиной, мы пустились в пляс под звуки мексиканской трубы, выводившей мелодию «Арканзасского путника».

Я любила танцевать. Любила свободу шимми, абсолютное веселье чарльстона. Я могла до самозабвения подчиняться музыке и ритму, забывая о смущении. Чем больше народу толпилось на танцполе, тем веселее мне было. Мы с Дуайтом налетали на танцующих, спотыкались об их ноги, не обращая на это никакого внимания. Мы всегда исполняли этот незамысловатый танец на днях рождения, когда были подростками. Элизабет обычно терзала фортепьяно, играя какую-нибудь песню Стивена Фостера [9], а отец и мама, сидя рядом на диване, смеялись и аплодировали нам, словно никогда раньше не видели ничего подобного.

Но с тех пор прошло много времени, мы успели вырасти, пойти в колледж и почти забыть о наших детских забавах. Я благодарно улыбнулась брату за то, что он снова подарил мне незабываемые мгновения. Разбудил ту часть моей души, о которой я уже начала забывать. Он помог мне представить, хотя бы только на несколько минут, что мы снова дома в Нью-Джерси.

Всего лишь мгновение! Я была на середине поворота, одной рукой держа брата за руку, другой приподнимая юбку, когда поймала взгляд полковника Линдберга. Он без улыбки, изучающе смотрел на меня, слегка нахмурившись. Даже с такого большого расстояния – он находился на другой стороне комнаты – я ощутила всю силу его неодобрения. Конечно, я была смешна! Девушка, танцующая детский танец, когда парень, ненамного старше меня, пересек целый океан!

Внезапно моему лицу стало так горячо, как будто в комнату заглянул раскаленный солнечный диск и повис у меня над головой. Выпустив руку брата, я прошептала:

– Ох, Дуайт, какие мы глупые! Мы же не дети.

– Ну и что? Мы просто веселимся!

В это мгновение моя кузина Дикки набросила черную кружевную салфетку на мои волосы и вколола в них розу, а затем подтащила меня к полковнику Линдбергу.

– Ведь правда, полковник, Энн выглядит совсем как сеньорита.

Он рассмеялся. На мгновение я действительно почувствовала себя испанкой в своем красном платье, с загорелой кожей. Я мельком бросила взгляд в зеркало на свои волосы, темные и сияющие, с красной розой, воткнутой в них, и наклонилась ближе, чтобы рассмотреть свое отражение.

Но в зеркале я увидела полковника, глядящего прямо на меня. Он явно чувствовал себя неловко, как будто ему жал воротничок рубашки. Когда наши глаза встретились, он, прищурившись, отвернулся.

– Ох, Дикки! – Я вытащила цветок из волос и бросила его на пол. – Как глупо!

Неловко переваливаясь с ноги на ногу, я ушла с танцпола, а они наверняка смотрели мне вслед с насмешкой. Как же это было глупо – вести себя подобным образом! О чем я думала? Слезы выступили у меня на глазах, я стала пробираться сквозь толпу гостей, а какая-то дама, уставившись на меня выпуклыми, как у рыбы, глазами через стекло фужера, нараспев произнесла:

– Никогда не видела такого красного лица!

Неужели я действительно такая багровая? Я прижала ладонь к щеке и тут же отдернула. Мне показалось, что я прикоснулась к печной дверце. Очутившись наконец в пустой прихожей, я помчалась что есть духу, сама не понимая куда и в конце концов очутилась на черной лестнице. Спотыкаясь, я поднялась на второй этаж и стала носиться от комнаты к комнате, как бильярдный шар. Я была совершенно потеряна. Все двери выглядели совершенно одинаково. Господи, как же мне найти свою комнату? Как же я мечтала в эту минуту очутиться дома! Чтобы никогда не встречать полковника Линдберга – такого самодовольного, такого высокомерного! Каким надменным взглядом он смотрел на меня, как будто был Калвином Кулиджем или самим господом богом. «Я не танцую», – сказал он маме, и все в зале сразу же почувствовали себя неловко оттого, что они танцуют. Как он смел вести себя так?

Мое сердце было как печь, раскаленная от гнева. Отбросив салфетку, каким-то образом прицепившуюся к моей прическе во время моего стремительного броска, я осмотрелась и обнаружила, что стою у зеркала с треснувшей серебряной рамой. У того самого зеркала, в которое я смотрелась, когда вышла из своей комнаты перед началом приема, чтобы убедиться, что у меня все в порядке. В состоянии легкой истерики я распахнула дверь, и моему взгляду представились мои собственные красные шерстяные шлепанцы, брошенные у входа. Все правильно – кровать под пологом и кимоно в цветах, которое я использовала в качестве пеньюара, лежащее на покрывале.

Ворвавшись внутрь комнаты, я бросилась на кровать. Мой гнев улетучился, и вместо него пришло знакомое чувство вины и неуверенности в себе. Не причинила ли я боли Дуайту, бросив его в одиночестве посередине танцпола? Не стала ли я всеобщим посмешищем, выбежав из комнаты у всех на виду? Но время шло, и никто не стучался в мою дверь. Я слышала веселые звуки вечеринки, доносившиеся снизу – музыку, звон бокалов, внезапные взрывы смеха, – и понимала, что обо мне забыли. Никто не собирался меня искать, и я была в растерянности, не понимая, как к этому отнестись.

Постепенно я успокоилась. Щеки больше не горели, и даже ужасный бюстгальтер жал не так сильно. Внезапно я услышала звук шагов. Кто-то остановился около моей двери. Я увидела, как в щели под дверью появился конверт, потом некто поспешно удалился.

Думая, что это записка от Дуайта или Кон, я вскочила и схватила ее. Но она была не от них – легко догадаться по отсутствию чернильных пятен и отпечатков пальцев на конверте. Мое имя было выведено очень аккуратно незнакомой рукой – четкий, уверенный почерк, которым обычно пишут военные.