Жила-была девочка - Виктория Трелина Страница 8

– Ну, вот ударилась, не могу идти.

– Ну, посиди немного, – попыталась я успокоить подругу. Я знала, что через минуту она уже будет скакать как коза, забыв о своей ноге.

– Я не могу сидеть, я должна срочно сказать бабушке что-то важное, – не унималась Маринка.

– Что ты хочешь ей сказать? – мне стало любопытно, – словосочетание «что-то важное» всегда кажется мне наполненным тайной.

– Пойди к моей бабушке и скажи ей, что дрова за трактором, – выпалила Маринка.

Я тут же почувствовала, как к горлу подкатывает комок. У меня в душе началась нелегкая борьба: с одной стороны я не обязана подчиняться Маринке и сообщать её бабушке «важные новости», с другой – я не могу «предать пострадавшего товарища», так не поступали даже на войне. Про это я слышала очень часто от дедушки и смотрела в каком-то взрослом фильме. Солдат на плечах отнёс раненого в госпиталь, а сам потом под пулями полз по земле, чтобы передать записку семье этого раненого. И я тогда думала, что поступила бы точно так же. А теперь стою перед открытой калиткой и не могу сделать несколько шагов, чтобы сказать три слова. Я бы обязательно сделала это, если бы это были другие слова. Но «тРактоР» есть трактор, и никак по-другому не скажешь. Я смотрю на стонущую у скамейки Маринку, на спину дяди Миши в серой фуфайке и на зелёный платок бабы Зины, мелькающие в конце двора, и хватаю за хвост последнюю слабую надежду:

– А ты скажи посильнее, она услышит, она недалеко.

– Как это «посильнее»? – Маринка либо действительно не понимает, что я имею в виду, либо в очередной раз пытается поставить меня в глупое положение, заставив более точно сформулировать фразу. Но я не могу этого сделать, потому что в более точном варианте фраза звучит только как: «кРикни гРомче»

Я осознаю безнадёжность своего положения. Бить и так ударившуюся подругу – подлость. Ослушаться – предательство. А выполнить её поручение, то есть произнести в присутствии двух взрослых «дРова за тРактоРом», стараясь сглотнуть вредную букву, чтобы не дай бог, не вылетело глупое детское «тЛактоЛ» – это позор. Такого стыда я не стерплю. Остаётся ещё один выход – тихо сбежать домой, туда, где ритмично тикают настенные часы, и бабушка с румяным от печки лицом, варит пшённую кашу с тыквой. Я с тоской оглядываюсь на свой синий заборчик, на тихий дымок из трубы, и вспоминаю смелого солдата из фильма. Нет, сбежать домой – это трусость. Как я буду после этого уважать себя?

Я делаю несколько шагов вглубь Маринкиного двора, некоторое время стою в нерешительности и иду обратно.

– Сказала? – подруга впивается в меня взглядом.

Мне так хочется треснуть её сейчас, но я не могу так поступить, потому что у меня есть совесть. Я отрицательно качаю головой и иду обратно во двор. Сглатываю комок и возвращаюсь снова.

– Сказала? – Маринка хмурит брови, и в её серых глазах читается презрение. – Иди и скажи, – по слогам повторяет она.

Я делаю третью попытку, продвигаюсь чуть дальше от калитки, чем в прошлый раз, останавливаюсь и гипнотизирую взглядом зелёный платок бабы Зины. Если бы она сейчас зашла за сарай, или пошла в сторону огорода, я бы смело вернулась к скамейке и сообщила бы Маринке, что не нашла бабушку. Но баба Зина не уходит, они с дядей Мишей прибивают какую-то сетку на ящик, наверное, это будет клетка для кроликов. Я набираю в грудь воздуха и громко произношу какой-то краткий звук, я выкрикиваю его так быстро, что даже сама не понимаю, как он звучал. У меня колотится сердце, так бывает, когда сильно испугаешься чего-то, потом тихо-тихо, так что еле слышу сама себя, шепчу «дрова за трактором», осторожно сглатывая «р», оставляя звуковые дырки в тех местах, где она должна была быть. Я выдыхаю скопившийся в груди воздух, и с чувством некоторого облегчения выхожу со двора. Маринка с ушибленной ногой забралась на тракторную тележку, и взирает оттуда с превосходством.

– Сказала? – спрашивает она скучающим голосом, видимо уже потеряв интерес к дровам. Теперь подругу волнует другое, произведут ли на меня впечатление её верхолазные способности.

– Да, – сухо отвечаю я и иду к своему синему забору по самому короткому пути – через самый глубокий сугроб.

На крыльце моего дома сидит добрая серая кошка, увидев меня, она довольно мяукнула и начала тереться о валенок, радуясь тому, что сейчас зайдёт вместе со мной туда, где тепло, спокойно и ни о чём не нужно волноваться. Мы с кошкой заходим в коридор, гулко стуча дверью и ногами, в лицо тут же приятно ударяет тёплый, сладкий запах варёного пшена. Я понимаю, что очень проголодалась, что безумно соскучилась по дедушке, бабушке и домашнему уюту, что до вечера ещё долго, и я буду весь день рисовать добрые картинки за столом возле тёплой печки, под тихое кошачье мурлыканье. Комок, так долго стоявший в горле, подкатывает, и мне становится совсем невмоготу. Я вхожу в прихожую и начинаю реветь с самой высокой ноты.

– Ну что такое? Опять поссорились? – бабушка снимает с меня тяжёлую кроличью шубу, сырые валенки, разматывает шарф.

Я мотаю головой из стороны в сторону и захлёбываюсь слезами. Я в очередной раз не могу объяснить, что на самом деле произошло. Нет, мы не поссорились, это было бы лучше. А то, что произошло сейчас – просто ужасно. Я обманщица. Я первый раз в жизни соврала…

Да, я сказала «дрова за трактором», но ведь баба Зина это не услышала. Поэтому это равносильно тому, что я ничего не говорила. А значит, я обманула Маринку, бабу Зину и даже себя. Я пытаюсь объяснить бабушке суть проблемы и произношу злополучную фразу… Произношу громко и чётко, со всеми «Р». Она звучит из моих уст так неожиданно, что все, включая старую кошку, на мгновенье замолкают.

– А ну, повтори, повтори, – торопливо просит бабушка.

Но я уже заматываю шарф наперекосяк и надеваю валенки «не на ту ногу», я спешу сказать бабе Зине, что «дрова за трактором», теперь я могу и должна сделать это.

Я выбегаю во двор и с самого крыльца, что есть мочи, зову подругу. Я ещё ни разу не произносила звук «Рь», поэтому опасаюсь, что выговорить мягкое «Марина» у меня не получится. А звука «РРР» я теперь не боюсь. И я кричу изо всех сил: «МаРРРына, МаРРРына, дРова за тРактоРом!!!»