Мешок историй про шалого малого - Александр Мешков Страница 8

Голова парня тряслась от Жоркиных тычков, как у тряпичной куклы.

— Пидорасы? А? Отвечай! Ты пидорас? Что ты творишь? А? Рауль! Ты же… — Жора, уже не сдерживая слез, ходил взад-вперед по спальне, словно раненный тигр по клетке, — ты же позор! Это никак нельзя совсем кто узнает. На хуй все… Извратитель Малхиседдок… За это убивать. Ты сам хоть бы… Эх! Знал бы не ебался вообще никогда гады такие который вас родил фашистов блядские утробные…Это содомский порочный… Кто у нас… В жопу ебаные… Суки… Зачем это все лучше никого не было сына? Собирайся я не хочу чтобы ты был здесь никогда лучше бы вообще не приезжал обнимал я не знал всуе…

— Мать знает? — собравшись, наконец-то, с мыслями, отчетливо спросил он Рауля. Один из парней нашел свои штаны и пытался их надеть. Второй укрылся простынею.

— Мать? О чем? — переспросил Рауль, натягивая пижаму. Он теперь уже смотрел на Георгия исподлобья злым взглядом загнанного волка.

— О том, что ты — педик! Что ты — хуесос! — Жора жестом показал, как сосут.

— Ты! Мерзавец! Отвечай за свои слова! — взревел злобно сын, сжав кулаки.

— Что? Я? — Жора чуть не задохнулся от ярости, — Мне? Тебя? Я тебя, гадина такая…А ну-ка! А ну-ка убирайся отсюда! Забирай своих ебаных пидарасов! — Жора, не в силах больше сдерживать эмоций, в сердцах, не больно, но картинно, пнул в живот ближайшего к нему парня, закутанного в простынь. Парень согнулся пополам, потерял равновесие и мягко повалился на диван. Что произошло после этого, Кравец уже видел, словно в кошмарном сне, сквозь синеватую пелену. Он пытался проснуться и убежать из этого кошмарного сна, но его движения были вялыми и плавными, как в замедленной съемке. Его сын, красавец Рауль, будто в боевике, стремительно подскочил и быстрой, хорошо поставленной, серией ударов свалил отца на пол. В глазах у Кравеца стало темно. Теряя сознание, Жора чувствовал удары многочисленных босых ног, которые попадали ему по лицу и по почкам, по спине и по животу. Потом сверху на него обрушилось что-то тяжелое и стало темно и тихо.

12.

— Ты не можешь оценить роль семьи в жизни ребенка, поскольку у тебя ее никогда не было, — сказал толстяк Юрка, — И не будет.

— Это почему? — обиделся Жора. — Почему это не будет? Ты что — Энгельс?

— Почему — Энгельс?

— Потому что ты непроизвольно цитируешь его «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

— Хо-хо! Какие мы разносторонние! — воскликнул Юрка. Святой Павел поднял рюмку и постучал по ней вилкой.

— Потому что ты стар! — сказал он, — Суперстар! Потому что за тебя пойдет только какая-нибудь предприимчивая, смазливая, молодая гастробайка из какого-нибудь Кривожопинска, чтобы отжать после развода у тебя квартиру. Нормальная женщина с таким злобным, самовлюбленным старикашкой жить не будет! Потому что ты эгоист, — уточнил святой Павел, — слушать твои рассуждения о твоей непризнанной гениальности нормальная женщина не согласится. Разве только одинокая, глухая старушка, от безысходности…

— И то, если ты будешь бегать ей за лекарствами в аптеку… — добавил толстяк Юрка. — А может быть, какой-нибудь старичок? А, Павел? Старички бывают тоже симпатишные!!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха…

— Блядь! Ты посмотри! Апокалипсис какой-то! — выругался Кравец, в притворном восхищении покрутив головой.

— Ты привык жить только для себя и отвечать только за себя, — продолжал невозмутимо святой Павел, — Винить тебя в этом нельзя! Ты не виноват. Ты воспитывался один, как волчонок в клетке зоопарка среди других волчат, и не променяешь сомнительное счастье мнимой свободы на вериги брака. Семья — это труд! Тяжкий труд! Надо спину гнуть не на себя, а на господ: на жену и на детей. Семья — это добровольное рабство. А господа еще покрикивают: тафай, тафай!

— И плетью тебя по спине! Плетью! — хохотнул Юрка, откинувшись на спинку кресла. — Позвольте, Юрий! Но ты же только что говорил, что ты в доме хозяин! — напомнил Жора.

— Ах, оставьте! Это пустая бравада! Мы, пожизненно заключенные тюрьмы под названием «семья»! Все так говорим, что мы вольноотпущенные, условно осужденные! — рассмеялся святой Павел, — На самом деле, мы с радостью идем в крепостные, потому истина в том, что отдавать гораздо слаще, чем брать! Отдавать, дарить! Это ни с чем не сравнимый кайф! Это метафизический оргазм!

— Но тебе этого, Жора, к сожалению, никогда не понять! Извини! — с набитым мясом птицы ртом, подтвердил толстяк Юрка. Крошка мяса вылетела из его рта и попала в лицо Жорки. Тот брезгливо отер щеку салфеткой.

— То есть вы — такие мудрые, великие Посвященные! Волхвы! Вы, знаете Сакральную Истину Мироздания, а мне ее никогда не постичь! — с удивлением констатировал он.

— Увы, Георгий! Это факт! Печальный — но факт! Никогда! — весело поддакнул Юрка.

— Эта простая Истина, Георгий, в древности была общим непоколебимым Законом человечества. Но, со временем, люди утратили ее, вместе с традицией почитания предков. И сегодня она открывается далеко не всем! Семья, как источник земной, истинной радости, как путь к постижению Истины, к достижению Вечности, увы, привлекает не всех.

— Ничего, что я с вами тут сижу? — спросил Жора. — Может вам пепелок стряхнуть? — он перегнулся и попытался пальчиком стряхнуть пепел с сигареты святого Павла, — Да вы прямо друиды, блять, какие-то! Волхвы, ебена мать! Я, по крайней мере, никого не обманываю, когда иду к проституткам!! А вы все погрязли во лжи, друзья мои. Иди, Юра, покайся своей жене. Не в Церковь иди! А к жене! Она есть истинный Бог! И поклонись ей в ноги. И молись на нее.

— Ну и что? Но, в отличие от тебя, мы сохранили свои семьи, в каком виде — не важно! Мы живем с семьей. Воспитываем своих детей! Гуляем с ними, заботимся о них, — спокойно возразил святой Павел, — уроки проверяем!

— Что? — вскричал Кравец, постепенно выходя из себя, — Вы? Что вы можете дать своим детям вашими лживыми проповедями? Они вырастут такими же лжецами, как вы оба! Вы говорите одно — а живете по-другому! Подлее жить, обманывая близких, нежели вовсе жить в обмане одному! Ты-то Юрка, хули перья свои обосранные распустил? Ты весь в собственном говне: меня поучаешь, как жить! (передразнивает противным, гнусным голосом, совсем не похожим на Юркин) «Я люблю свою Анжелку! Свою семью! Своего будущего ребенка! Своего сынулю!» По телефону: «Сю-сю-сю-сю! Мой зайчонок, моя пампушечка пузатенькая!» Тьфу! Блевать от вас обоих хочется! Семейные ценности! Семейные ценности не помешали нам с вами, не далее как на прошлой неделе вызвать проституток? А? Господа лжецы! А? Юра? Мне, допустим, не стыдно! Я не женат! Я никого не обманул, кроме Бога! А вы? А до этого, сколько это было раз? И в Кемере, и в Москве, и в Хельсинки! Не было? Может, хватит из себя святых корчить? А лучше признаться, что вы говно и покаяться? Хули ты о себе возомнил? А? Козлятина? — Жорка тряхнул за подбородок опешившего Юрку.

— Что? Я козел? — взревел Юрка, вскочив со стула. Он стал невероятно красным от гнева.

— Ты! — медленно поднявшись из-за стола, повторил Жора и добавил, четко выговаривая каждое слово. — Ты — пузатый, похотливый, лживый, вонючий козел! Нет! Ты не козел! Ты козлиха!