Спаси нас, Мария Монтанелли - Герман Кох Страница 8

Впрочем, не так-то легко иметь на все готовый ответ. Зачастую это мешает серьезному общению. Стоит мне оказаться в шумной компании, как я мгновенно вычисляю моих возможных соперников и одной-двумя убойными фразами затыкаю им рот. Сию же минуту я – в центре внимания. Ловкий, но недешевый трюк. Они, пугаясь до полусмерти, проникаются ко мне уважением, но интуитивно понимают, что поговорить по душам нам уже не придется. Иной раз я говорю Эрику, что в будущем мы прославимся на весь мир. «Мы и так знамениты», – парирует Эрик. Он прав. Когда один из нас берет слово, все вокруг замолкают. Разве можно взлететь еще выше? Эрик страдает той же болезнью, что и я, но он, по крайней мере, способен, что называется, поддержать нормальный разговор, если захочет. Мне этого не дано. «Он хоть когда-нибудь бывает серьезным?» – допытываются они у Эрика. Я только посмеиваюсь над подобными репликами, но на сердце кошки скребут. Ведь никто никогда не осмелится выплакаться у меня на плече или поделиться своими проблемами. С другой стороны, пожалуй, оно и к лучшему. Эти задушевные излияния наводят лишь зевоту. Ничего нового я все равно не услышу. Скука смертная.

Атлетическим телосложением похвастать я не могу. Скажем прямо, не богатырь. Может, здесь и зарыта собака. В конце концов, кому же не хочется, чтобы его заметили. Вот я и привлекаю к себе внимание своей болтовней. Однако рассуждать на эту тему я сейчас не собираюсь. Ненавижу умников, которым раз плюнуть отыскать объяснения любой своей неблаговидной выходке. Дескать, виной всему их трудное детство, вот они и кидаются кирпичами в уток или заламывают тебе руки за спину. Нет смысла слишком глубоко копать; люди, имеющие такую привычку, в конце концов вообще перестают действовать.

Я вовсе не урод, хотелось бы только немного обрасти жирком. Меня тошнит от собственного отражения в зеркале, от этих костлявых ручонок и выпирающих, как на рентгеновском снимке, ребер. Сколько бы я ни ел, вес остается стабильным. На уроке физкультуры я в последних рядах. Лазанье по канату и тому подобные трюки – не для меня. Единственное, в чем я мастак, так это в метании. На любое расстояние и точно в цель. Зимой мне, как никогда, пригождается это умение. Когда по окончании уроков учителя гуськом выходят на улицу, со ста двадцати метров мне удается засветить кому-нибудь из них твердой как камень ледышкой по лбу, так что остаток дня мишень проводит с компрессом на голове. Солидная дистанция не позволяет вычислить снайпера. Впрочем, свой уникальный талант я проявлял довольно редко. Разве только в начальной школе, во время игры в вышибалы – моей любимой игре на уроке физкультуры. Разделенные на две команды, мы должны были выбить друг друга с поля боя. Если ты ловил мяч, то это не считалось поражением. Но я лишал своих противников такой возможности. Я целился как можно выше и, застигая их врасплох, попадал им прямо в лицо. Это была безжалостная игра, в результате которой случались и раненые, но наш учитель физкультуры не возражал против жестких приемов. В качестве наказания он заставлял нас по полчаса стоять в шеренге, как в почетном карауле, на самой солнечной половине душного гимнастического зала. Стоило кому-то шелохнуться, как он с размаху метал ему в ноги толстую палку. Наказание длилось до тех пор, пока первые жертвы не теряли сознание, падая ничком вперед. Вдобавок он частенько заставлял нас поочередно перепрыгивать через ту же пресловутую палку и бил ею по ногам того, кто подскакивал недостаточно высоко. Бог с ним, физкультурники везде одинаковые, независимо от образовательной системы. Если всю жизнь вдыхать запах раздевалок, мозги сами собой съезжают набекрень, вот и лупишь палкой кого ни попадя.

Все это я говорю к тому, что в любимчиках у преподавателей я не ходил. Не прошло и месяца после моего поступления в лицей, как учитель математики Портман склонился над моей партой и, вынув трубку изо рта, уставился на меня своими маленькими пытливыми глазками.

– Ты, наверно, мечтаешь побыстрее отсюда вылететь? – спросил он.

Он слегка огорошил меня своим вопросом, и я не нашелся что ответить. Если бы я тогда просто сказал «да», то уберег бы себя от стольких трагедий. Но в тот момент я еще не понимал, куда попал, и не догадывался, что мое положение будет только ухудшаться, что почти все учителя захотят от меня избавиться (правда, в отличие от Портмана, никто из них не посмеет откровенно высказаться на этот счет) и что в конце концов слабоумный сыграет решающую роль в моем отчислении из лицея. Нет, всего этого я предвидеть не мог и потому не сумел дать единственно правильный ответ на этот жизненно важный вопрос.