Одинокому везде пустыня - Вацлав Михальский Страница 8

Как опытный мужчина Адам Сигизмундович понимал, что Сашенька в его власти, но он не хотел ничего торопить. Он чувствовал всей душой, что это не заурядное приключение, что, может быть, именно ее, Сашеньку, ждал он все долгие годы своей пылкой юности и свободной от родительской опеки молодости, не обделенной вниманием девушек и женщин.

Ствол кривой березки, к которой они подошли, был наклонен едва ли не параллельно земле, видно, березку ударили танком или тягачом, она чуть надломилась, покосилась, но удержалась корнями в земле и начала расти не вверх, как все ее соседки, а в сторону. Рана быстро затекла, образовался бугорчатый нарост, и жизнь в березке пошла своим ходом.

- Присядем,- предложил Адам.- Смотри, какое солнышко садится - красное, мирное, садится за холмом, который, может быть, завтра станет высоткой, и полягут при ее штурме десятки, если не сотни наших и немцев. А на юге всё бухают, работает тяжелая артиллерия фрицев, я их уже давно отличаю от наших - и звук у них чуть другой, а главное - интервалы очень ровненькие: немцы - народ аккуратный, первое дело у них - орднунг, порядок, даже убивать они могут только по порядку. Видно, засекли большое скопление наших ребят. Если так, то скоро будет у нас в госпитале жарко. Хочешь мне ассистировать?

- Хочу.

- Тогда договорились.- Он пожал ее горячую ладошку и нежно поцеловал в щеку.- А ты очень ловкая, так через канавы прыгаешь, что другой парень не сможет, и даже юбка тебе не мешает.

И тут Сашенька не удержалась, похвасталась:

- Все-таки я акробатка!

- Ишь ты! Значит, гибкая, как кошка?

- Еще гибче! - засмеялась Сашенька и в первый раз сама попробовала поцеловать его в губы - сухие, чистые, чуть шершавые. Боже, как сладостно! У нее закружилась голова. Он поцеловал ее, чуть отодвинул от себя и, уловив ее помутневший взор, понимая, что она теряет контроль над собой, вдруг стал рассказывать ей громко, как слабослышащей.

- Знаешь, у нас в горах Дагестана много таких кривых березок, там камни мешают им расти. Они у нас почему-то называются "березы реликтовые", хотя обыкновенные карлики, кривобокие, с такими же бугорчатыми наростами. Ты слышишь меня?

- Теперь уже слышу,- срывающимся голосом негромко сказала Сашенька.

- Ну тогда слушай дальше.- И он стал говорить тише, вполголоса.- Особенно много таких березок я видел под Гунибом, в тех местах, где князь Барятинский пленил Шамиля [410727]. Страна у нас такая большая, что мы мало что о ней знаем, а Российская империя была еще больше - на Польшу, на Финляндию, на Бессарабию… А в Дагестан наше семейство попало давно, еще мой прадед после восстания 1830 года был сослан под горские пули. После каждого очередного польского восстания шляхту - офицерство - ссылали на Кавказ, искупать грех кровью, а крестьянство - в Красноярский край. Известное тебе село Шушенское - сплошь из поляков… Мой прадед Войцех был отправлен на службу в Темир-Хан-Шуру, сейчас это Буйнакск, там была Ставка. Сейчас все по-другому называется. Например, Махачкала - это бывший Порт-Петровск, и основал город лично Петр Великий во время своего второго персидского похода. Так вот, Войцех родил Адама, Сигизмунда и Тадеуша, естественно, все трое стали военными. Адам и Тадеуш погибли в боях, а Сигизмунд выучился в Московском университете на врача и вернулся в армию, домой, в Дагестан. Он стал полковым врачом, а когда умер, вернее, утонул в Аварском Койсу - это такая горная река, очень бурная,- его разрешившаяся от бремени жена назвала своего первенца опять же Сигизмундом. Так и появился мой отец. Выучился и стал военным врачом. Я тоже учился, в Ростове-на-Дону, и меня распределили домой, в Дагестан, послали хирургом в далекий горный райцентр, хотя там приходилось лечить все. Опыт я получил бесценный.

- Не страшно в горах?

- Да ты что! Там такие чудесные люди, и чем глуше место, тем лучше. Простой народ далек от национализма. Я весь Дагестан и всю горную Чечню объехал на лошадке или обошел пешком, и везде я встречал только добро. Может быть, потому что я врач и нес исцеление, не знаю… Так к чему я все это рассказываю? А вот к чему. Как-то пробирался я на лошадке в горах, где-то в районе большого аула Согратль (кстати, он заслуживает отдельного разговора), плетемся мы кое-как по каменистой горной тропке, в любую секунду можно сорваться и полететь в тартарары, но лошадки там чуткие, им тоже жить хочется, главное - не понукать их без дела, отпусти поводья, доверься - и она сама тебя вывезет. Еду - небо высокое-высокое, горы вокруг, серые осыпи, скалы, кое-где эти самые реликтовые березки, чахлые, кособокие, послеполуденное солнце светит еще ярко, но уже почти не греет, дело было тоже в начале сентября, ночью в горах холод лютый, да еще с ветерком… Воздух!..

- Чист и прозрачен, как поцелуй ребенка! - с робкой улыбкой подсказала Сашенька.

- Именно так: "Чист и прозрачен, как поцелуй ребенка". Великие поэты говорят точно. Так вот, плетется мой конек-горбунок по каменистой тропке, проезжаю мимо развалин русской крепости, со щелями бойниц, с полуобвалившимися смотровыми вышками о четырех углах. На стенах крепости растет орешник, а на северной стене, ближе к России, приютилась все та же карликовая березка. И внутри крепости деревца, бурьян, крапива, все, как обычно. И вдруг конек мой встал как вкопанный, и почти на тропе я увидел надгробие. Одним своим углом массивный плоский камень касался тропы, и я различил, что он рукотворный. Я спешился. Конек мой не нуждался в привязи. Я разгреб кнутовищем бурьян - толстая бурая медянка, пригревшаяся на солнечном пятачке, вмиг утекла с надгробной плиты.

- А что значит "медянка"?

- Змея. Самцы бывают ближе к бурому, с медным отливом, а самки - ближе к серому цвету. Они неядовитые, почти как ужи - это одно семейство.

- А они большие?

- Нет. Та была в длину сантиметров шестьдесят. Я тебе так подробно рассказываю, потому что в детстве увлекался змеями, ящерицами, аллигаторами и старался узнать про них все. Иногда приносил своих змеюк на уроки - такой переполох поднимался в школе!

- Веселенький ты был мальчик!

- Редкий пакостник! Переходный возраст - это со всеми бывает. Не сбивай меня! Так вот, увидел я надгробие - мощное, плоское, все заросшее зеленым мхом и голубоватым лишайником, лишь крест едва проступает, а крест, вижу, выбит католический, без нашей православной косой планки внизу. У меня всегда были при себе старенькая двустволка и кинжал - не от людей, а если ночь в дороге застанет - от шакалов, от волков, да и на рысь можно наскочить, как дважды два, горы есть горы, а ночь принадлежит хищникам. Стал я счищать кинжалом мох и лишайник, и постепенно вырисовывались надписи. Сначала эпитафия по-польски: "Здесь, дважды на чужбине, лежит одинокий юноша, никогда не видавший свою милую Польшу. И никто во веки веков не придет в эти забытые богом теснины, и не поклонится праху его, и не скажет: "Спи спокойно, дорогой Адам!"" А чуть ниже, сбоку, выбито по-русски: "Здесь покоится прах штабс-капитана Эриванского полка Адама Раевского, павшего смертью храбрых в неравном бою с горцами 9 сентября 1842 года. Покойному было 23 года". Представляешь, сегодня, 9 сентября 1942 года, Господь ниспослал мне тебя. Вот чудо! И как после этого не верить в Бога! Скажу правду, до войны я не верил и хихикал над верующими мамой и папой, а сейчас верю. Мой отец и другие поляки, кто родился в России, осознавали себя поляками. А мама у меня русская - Анна Ивановна, учительница русского языка и литературы, и я ощущаю себя русским. И мамина мама, баба Катя, крестила меня в православной церкви, тайком от отца, потом, конечно, ему признались, он очень сердился, однако простил, он у нас вспыльчивый, но отходчивый.