Голыми руками - Симонетта Греджо Страница 8
Голыми руками - Симонетта Греджо читать онлайн бесплатно
Однажды утром я долго напрасно ждала, сидя в кафе около его дома, где мы обычно встречались. Ночью его увезли на “скорой”. Я нашла его в палате маленькой городской больницы: он лежал, мертвенно-бледный, одного цвета со стенами и простынями, и ладони его были раскрыты, как во сне. В искусственном сне. Я осталась сидеть подле его кровати и провела так много часов, пустых и безрадостных. Смеркалось, а он все не просыпался. Когда розовый луч проник в палату, я прижала большой палец к запястью учителя: под кожей бился пульс. Это запястье напомнило мне лепестки увядшего цветка, и тут на меня накатило такое безысходное ощущение одиночества — его одиночества, моего… Потом вдруг он сжал пальцы и медленно их разжал, бессознательно ища мою руку. “Нужно побыть подле умирающего, посидеть подле мертвого, в комнате, отворенным окном ловящей уличный шум” [4]. Строчки Рильке. Когда-то мы вместе их читали.
На исходе ночи явилась медсестра и заставила меня уйти.
Назавтра было воскресенье, заняться нечем. Я пошла бродить по лесу: мне хотелось измотать себя, чтобы ни о чем не думать. После нескольких часов ходьбы я пришла к озеру Сен-Пуэн, темно-синему бриллианту в оправе зеленой листвы. Я разделась до трусов — во всей округе не было ни одной живой души — и погрузилась в воду, холодную, как горный ручей. Я старалась плыть как можно быстрее, чтобы согреться, и неожиданно вылезла на подобие островка. Я легла погреться на солнышке и задремала. Когда я проснулась, небо было затянуто плотным пологом туч, готовых вот-вот пролиться дождем. От берега меня отделяло несколько саженей, но преодолеть их оказалось настоящей мукой. Я почувствовала себя вдруг такой усталой, что подумала: вот бы не доплыть, пусть меня несет течением, сил нет бороться. Потом я, конечно, сама на себя разозлилась. Я была как алкоголик, который решил завязать, а сам с вожделением принюхивается к стопке водки.
Вечером в больнице мне сказали, что состояние господина д’Оревильи не улучшилось и что к нему нельзя. Никому! Да к нему никто, кроме меня, и не ходит! На обратном пути я встала на обочине, не могла вести машину: слезы застили глаза. Я уронила голову на руль и горько расплакалась. Я рыдала над собой — над собственной покинутостью и беспомощностью, над ним — над его одиночеством, которое он так ревниво оберегал, точно это было благо, а не проклятие. Я боялась того, что надвигалось. Без учителя я не знала, куда себя деть, и мужество покинуло меня. Я не хотела, не могла оставаться в тех местах одна, тем более осенью, которая практически уже началась, и зимой — а она тоже была не за горами. На что мне все эти размороженные пиццы среди ночи, и традиционный раклет по субботним вечерам, и походы на лыжах в выходные — без учителя все это не имело никакого смысла. Кругом только горы, одичавшие от одиночества лесорубы, женатый нотариус и обремененный семьей городской врач — все это было не мое, чужое. Я держалась только потому, что д’Оревильи был рядом, поддерживал меня, направлял и учил ремеслу с поистине ангельским терпением.
Прошло несколько недель, и его наконец выписали. Теперь мы знали, что отмеренное нам время истекло. Провожая меня на вокзал, он даже не пытался скрыть своего отчаяния. Пожелал мне счастливого пути, а потом повернулся и пошел прочь, не дожидаясь, пока придет поезд. А я осталась стоять на перроне, зачем-то подняв руки, напрасно ожидая, что он оглянется помахать мне напоследок.
Из-за осенней сырости пол у меня под ногами словно ожил. Выхожу босиком в сад, и низ брюк мгновенно становится мокрым от инея. На плечах — толстый плед, но я все равно дрожу. Несколько звезд еще блестят сквозь листву высокого дуба, по небу несутся клочья разорванных облаков. Между деревьев покачивается гамак — кусок ткани, выцветший от солнца и дождей, когда-то красный; он сопровождает меня повсюду. И почему какие-то вещи проходят вместе с нами через все наши злоключения и потери? То, что мы дольше всего храним и чем пользуемся, вовсе не то, чем мы больше всего дорожим.
Я поднимаюсь в спальню, неся в руках чашку горячего кофе, засунув под мышку плед. Ступеньки скрипят у меня под ногами, дом тихонько покряхтывает, точно человек, которого потревожили во сне, но так и не разбудили.
Вопреки моим опасениям, год, который я провела в обществе д’Оревильи, закалил меня. Страх столкнуться с трудностями профессии вскоре улетучился. Меня удивляло собственное нетерпение попробовать свои силы, ринуться в бой, применить на деле то, чему я научилась. И все ожидающие впереди трудности, включая одиночество, вдруг показались не такими уж страшными. Во мне невесть откуда взялись силы, какое-то неожиданное упрямство, которое меня окрыляло, опьяняло.
Дом, где я поселилась на следующие десять лет, назывался “Лувьер” — “Волчье логово”. Мне понравилось и название и адрес — дорога Каналь-де-Мулен (“Мельничный канал”), — когда вместе с неистощимым на предложения агентом по недвижимости я колесила по округе в поисках пристанища. Я выбрала край с мягким климатом, где весна была весной, лето — летом, где осени были долгими, а зимы — щадящими.
Дом мгновенно напомнил мне родительское гнездо — он казался основательным, надежным. Каким-то настоящим. Еще мне понравилось, что до ближайших соседей три километра. Дом стоял в конце дороги, спрятавшись от глаз за старинными дубами на берегу кишащей рыбой речушки.
Это была старая и крепкая каменная постройка, устоявшая под натиском времени, уродливая на вид, но удобная для жизни, сплошь увитая диким виноградом. Единственным украшением дома был кокетливый навес с разбитыми стеклами, которые надо было, конечно, поменять. Мою обитель окружал пустырь, заросший папоротником, колючим кустарником и бурьяном. Я расчистила только дорожку от ворот до гаража. В первое же лето я подвесила к нижним ветвям дуба красный гамак, в котором спала, когда ночи были особенно душными. В этот просторный гамак, покачивающийся на ветру, я заворачивалась целиком, точно в кокон; это было единственное, что я привнесла нового в заброшенный сад, где по весне оживала буйная растительность, высыхавшая к концу лета и умиравшая с пришествием зимы. Когда ветер ломал на деревьях сучья, я не подбирала их. Постепенно они обрастали мягким мхом и уходили в землю. Смена времен года сама заботилась о моих владениях.
Этот дом стал моим логовом. В нем начали скапливаться книги. Раз в три месяца я получала длинные письма от учителя: он терпеть не мог говорить по телефону и не умел пользоваться компьютером. Время текло незаметно: четыре письма — год долой. Всего таких писем на этот адрес мне пришло сорок.
Все свободное время я читала. Лучшая часть моей библиотеки включала классиков от Достоевского до Пруста, Музиля и Джойса. Часть более современная, живая и беспорядочная, являла собой ворох триллеров, старых американских детективов и изданий французской черной серии. Придя домой и чего-нибудь перехватив, я заваливалась с книжкой на диван в гостиной. Случалось, я там засыпала и просыпалась потом среди ночи с отпечатком книжного корешка на щеке. Я вставала, в полубессознательном состоянии поднималась по лестнице и кое-как добиралась до кровати, разбрасывая по дороге одежду. Мне казалось, что у меня больше нет прошлого, а будущее раз и навсегда определено. Что касается настоящего, я старалась о нем не думать: просто вставала утром, принимала душ и к вечеру падала в кровать, едва живая от усталости.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments