Наваждение - Барбара Гауди Страница 8

Мика повесил на окна в подвале жалюзи и постелил на пол ковровое покрытие, а на продавленную кровать, на которой Силия спала прошлой ночью, между пружинами и матрасом положил лист фанеры. Когда они вернулись из мотеля, Мика сидел на крыльце. Он не сказал им о том, что сделал, — это выяснилось только тогда, когда Рэчел уже ложилась.

— Он такой хороший, — проворковала Рэчел, — такой добрый к людям.

— Я, наверное, все-таки не выдержу и куплю кондиционер, — бросила Силия. Она села на кровать и проверила, насколько стало удобнее. — Если уже в июне стоит такая жара, что же с нами будет в августе?

— Нам его Мика купит.

— Нет, мы не можем ему это позволить. Он и так уже полностью заплатил за музыкальный лагерь.

Рэчел свернулась калачиком рядом с мамой:

— А если мы купим кондиционер, нам потом можно будет здесь спать?

— Нам это уже будет без надобности. Наша квартирка станет очень милой, симпатичной и прохладной.

— А если бы мы оказались в таком положении, как Анна Франк? Что, если бы нам пришлось прятаться в подвале от нацистов, которые хотят нас расстрелять?

— Тогда все это выглядело бы совсем в другом свете.

— Мике, наверное, надо было бы тайком носить нам в подвал картошку и хлебные корочки. Да? Так, мама?

— Мне кажется, он бы и что-нибудь повкуснее нам приносил. Ну ладно, давай-ка пойдем его поблагодарим.

Фонарь над крыльцом не горел. Мика сказал, что надо заменить лампочку, и тут же зажглись уличные фонари.

— В дело включились невидимые силы, — проговорил он, а о повешенных им жалюзи заметил: — Осмо и Хэппи не нравится, когда прохожие пялят на вас глаза.

Силия нагнулась и погладила Хэппи за ушком.

— Ты всегда за нами присматриваешь, да? — Обе собаки глубоко и часто дышали, — я сейчас пойду и долго буду принимать прохладную ванну, — сказала она и, обратившись к Рэчел, угнездившейся у Мики на коленях, добавила: — а ты — марш в ванную на пять минут и оттуда сразу в постель!

Когда Силия ушла, Рэчел погладила Мику по голове.

— У тебя волосы цвета льна? — спросила она, употребив слово, недавно вычитанное в книжке. — Лен такого же цвета?

Мика пошевелил губами, будто что-то ответил ей, только беззвучно. Рэчел терпеливо ждала. Мама объясняла, что Мика когда-то заикался и порой ему нужно несколько секунд, чтобы начать говорить.

— Лен — это такие волокна, их обрабатывают на ткацких фабриках, — наконец сказал он. — Да, лен светлый и волокнистый. — Мика насторожился и поднял палец: — Слушай.

— Что?

— Ты слышишь?

— Сирену?

— Нет, слушай. Погоди, он смолк. Нет, еще слышится. Там, в небе.

Кроме мягкого шелеста поливальных установок, не дававших засохнуть траве перед домами, воплей женщины, что-то кричавшей на иностранном языке, и грохота грузовика, быстро ехавшего по улице Парламент, доносился еще какой-то скребущий звук, как будто кто-то тер друг о друга два камушка.

— Это что — крыса? — спросила Рэчел.

— Это птица козодой. Она зовет к себе другого козодоя. Слышишь эту другую птичку, ту, которая угнездилась подальше?

— А что они друг другу говорят?

— Они вот что говорят… — Снова непродолжительная пауза. — Они говорят друг другу: «Много людей вышли вечером из своих домов».

— Они вот что говорят: «Тому мужчине и той девочке внизу надо пойти погулять с собаками».

Мика бережно поднял ее с колен и поставил на пол:

— Нет, они говорят совсем о другом, они спрашивают: «Почему эта девочка до сих пор еще не в постели?»

Наверху, лежа в ванной, Силия пальцами ноги закрыла краны. Почему так получается, размышляла она, что можно сколько угодно мокнуть в воде, но при этом не тонуть и не наполняться водой? Ведь мы — пористые, в нашей коже есть поры… Она даже удивилась, озадачив себя вопросом о том, почему эта мысль не приходила ей в голову раньше.

Силия закрыла глаза и прикинула, сколько заработала в тот вечер: сорок два доллара чаевыми плюс зарплата минус вычеты. Худо-бедно получилось около семидесяти долларов — теперь ей хватит, чтобы заплатить минимум по кредитной карточке. Или лучше на эти деньги отремонтировать дверцу машины? Мика знает какого-то жестянщика, который мог бы это сделать совсем недорого.

Она не обсуждала с Микой вопрос о школе моделей. Хоть он с ней никогда напрямую не спорил, никогда не давил на нее, чтобы она меняла свои решения, но в любом случае, заведи она разговор на эту тему, встал бы вопрос о том, почему Рэчел слишком мала, чтобы позировать перед камерой, но уже достаточно выросла, чтобы петь в баре. На самом деле она уже вполне могла делать и то, и другое. Просто, когда девочка пела, она демонстрировала слушателям свой голос…

Силия сама не знала, как ей лучше поступить. Может быть, она ревновала к чему-то дочь. Может быть, ей трудно было смириться с мыслью о том, что Рэчел за несколько часов заработает больше, чем сама она за неделю. Хотя нет, ревностью это назвать было нельзя. Скорее, ей просто не хотелось, чтобы Рэчел превратилась в эдакую маленькую самовлюбленную сексбомбочку, интересующуюся только шмотками. Еще по крайней мере пару лет надо держать дочь под своим крылом.

Держать ее под своим крылом… Даже звучит как-то странно. Силия, как и все, стремилась уберечь дочь от всяких жизненных неурядиц, но сама мысль о мелочной, докучливой опеке была для нее непереносима. Ей становилось жутко, когда она думала о том, что будет относиться к дочери, как к ней самой относилась мать, хоть на деле та никогда реально не вмешивалась в ее жизнь. Мать за ней только следила. Часто поглядывала на нее искоса, когда была дома, а когда уходила на работу, ее подруга — госпожа Крэйг — подслушивала у двери. Как-то упорядочивать, регламентировать их отношения мать даже не пыталась — это было не в ее стиле. Если Силия делала что-то, что ее огорчало, она заводилась и начинала говорить, что такое поведение не доводит девочек до добра — девочек вообще, или ей самой было от этого очень плохо лет эдак двадцать пять лет назад, когда она страдала из-за таких же ошибок и неверных суждений? Мать никогда не говорила ей напрямую: «Тебе не надо было так делать…» Она всегда ставила вопрос по-другому: «Хорошие девочки так себя не ведут…» или «Мне бы не хотелось, чтобы ты…». Потом она со вздохом выходила из комнаты или возвращалась к прерванному занятию, словно и не надеялась, что будет услышана. Это приводило в замешательство. С одной стороны, Силия чувствовала себя так, будто мать уже считала ее отрезанным ломтем, а с другой — будто такое отношение наделяло ее некими таинственными силами, могуществом, которое было ей не по чину. Говоря иными словами, она была для матери центром мироздания, но ей никогда не пришло бы в голову, что мать может взглянуть на нее и подумать: «Разве я несчастлива?», что мать могут мучить кошмары при мысли о том, что однажды к ним в дверь постучат какие-то люди и скажут: «Случилась ошибка, и нам придется забрать вашего ребенка обратно». А вот Силию посещали такие мысли. Она вспомнила, как после рождения Рэчел вышла из больницы, с этим во всем зависимым от нее существом на руках, и вдруг ее озадачил вопрос: «Почему меня никто не останавливает?»