Другой - Юрий Мамлеев Страница 8

Анна Петровна обиделась.

— Да Вадим без ума от нее. Она такая умная, необычная.

— Не спорю. Но патологически трусливая. Этот мир, конечно, не подарок, но не до такой же степени.

Тут как раз и Лёня вернулся с собачкой. Та, облаяв саму себя, забилась в угол. Лёня к этому времени старательно запрятал в подвал памяти свое потустороннее путешествие и свои истеричные страхи, решив для себя, что это какой-то редкостный вид сновидения. Но, увы, логика могла охватить малую часть реальности. Нечто неуправляемое в душе Лени давало о себе знать. То ему казалось, что стол в комнате стоит не на месте, то часы на стене вызывали подозрение. «Все как-то стало глуповато, шатко и вот-вот исчезнет», — жаловался он самому себе. Особенно раздражал его унитаз.

И наружность Лени немного изменилась: он похудел, особенно на лицо, черты заострились, и глаза, получив полную свободу выражения, которую он не мог контролировать, чуть-чуть пугали даже Леру своей ярко выраженной истеричной дурашливостью, внутри которой все-таки просвечивал ум. Разумеется, о своем сновидении он никому ни-ни, ни слова. Интеллектуально он действительно пришел в «соответствие», но внутри души — не очень. Мало того, что унитаз раздражал, он еще и пугал. Все время вспоминались сюрреальные стихи:

И потом, как печальная роза,

Провалился он в свой унитаз.

В недрах души Лёня ощущал себя именно «печальной розой», которая вскоре провалится в унитаз и по трубам уйдет навсегда в подземный мир.

Приласкав собачку (она отличалась мазохистскими склонностями; большая редкость среди псов), Лёня выжидающе присел около Леры. Мамаша вышла. Лера со своей изощренностью так обрисовала Лёне текущую ситуацию, что заразила его идеей найти обидчиков тихо, незаметно, чтоб никто не знал, по-змеиному, а потом анонимно передать информацию тем, кто вынужден будет по долгу службы хотя бы накрыть банду. Разослать «данные» в разные инстанции, чтоб нельзя было скрыть…

Лёня и так, без красноречия Леры, затаил в душе обиду на то, что его фактически чуть не убили. Обида жгла его, особенно потому, что он ощущал себя законченным жизненным идиотом, раз стал жертвой разжиревших людоедов. Он мог даже простить собственную смерть, но не издевательство над собой. «И вместо лекарства подсунуть фальшивку, яд мне, невинному молодому человеку», — вздыхал он про себя, — «инвалиду, можно сказать, по части гипертонической болезни и состоянию нервной системы».

— Пойми, — убеждала Лера, — сколько сейчас в стране блаженных, изувеченных, сломленных, несчастных людей, всех мы отстоять не можем, но себя отстоять надо, вопреки мировому апокалипсису.

Лёня восхищенно слушал ее, думая про себя: «Без них, без женщин, мы — ничто теперь…».

Лера закурила, свернулась калачиком на диване и продолжала:

— Но мы, слава Богу, не смертники. Как говорил один знакомый Алёны, — мне что бабы, что грибы — один черт, лишь бы жить.

И Лера хихикнула. Она за многое осуждала Алёну, пассию Вадима, но втайне иногда любовалась ею.

Лёня во всем был согласный, он верил в хитрость Леры: кому ж еще доверять, если не любимой женщине, — думал он, — мамаше? Но мамаша глупа и многого не понимает в капитализме.

— Легко сказать, — скорбно возразил он Лере, — но как мы всё это осуществим?

— Положись на меня. Кой-какие наметки уже созрели в моем уме… Нам только нащупать след, по одному заключению какому-то никто искать их не будет. Тем более, у них и крыша есть…