Кровоточащий город - Алекс Престон Страница 8

Генри проводил вне дома все больше времени. Раз в две или три ночи дверь в его комнату оставалась открытой, и темная пустота за ней ложилась тенью на мою совесть, когда я поднимался к себе по лестнице. То время было худшим в году. Заканчивался январь, и мир будто заледенел. Веро жутко похудела, и мне приходилось оставаться за столом, чтобы убедиться, что она все съела. Но на работе или в ванной я проследить за ней не мог, и она отощала до такой степени, что уже и грудь носила с трудом, словно непосильное бремя. Одевалась Веро по-прежнему безупречно, ее макияж оставался безукоризненным, но она начала кашлять по ночам, редко улыбалась и за обедом подолгу смотрела в никуда.

Однажды ночью в комнату ко мне зашел Генри. Я сидел, подтянув к груди колени, и пытался разобраться в бумагах, объяснявших функционирование рынка кредитных деривативов. [6]Для спекуляции этими инструментами и создаются хеджевые фонды. Портфельные менеджеры взволнованно обсуждали комплексные структуры, которые можно построить на базе деривативных контрактов, говорили о последующей революции в принятии рисков. Я спросил у Бхавина Шармы, что можно почитать дополнительно об этом новом рынке, и он выслал мне кучу документов, в которых я и старался хоть что-то понять, цепляясь за строчки усталыми глазами. Появление Генри меня удивило. Он встал надо мной, свет ночника скользнул по его скулам.

— Я тут подумал… может, прогуляемся. Втроем. Вместе. Я сам давно не танцевал и уже забыл, когда видел, как танцуете вы с Веро. Развеялись бы немного. Может, нам это и надо. Черт, ненавижу январь.

— Конечно. С удовольствием. Как насчет завтра? Заглянем в «Boujis», а? Сделаем вид, что мы снова молодые, что у нас есть деньги. Там же наверняка и вся эдинбургская компания будет.

— Да. Давай так и сделаем. Поговорю с Веро.

Он вышел из комнаты, а я вернулся к документам и сидел, пока не заболели глаза. На следующее утро я в хорошем настроении явился на работу и, повесив на спинку стула пиджак, отправился в кухню приготовить завтрак. Бородач приболел и отсутствовал уже несколько дней, и мы все за него беспокоились. Я работал с Кофейными Зубками и Яннисом над амортизацией дебиторской задолженности. Дело шло трудно, в документах постоянно встречались ссылки на другие документы, которых либо не было у нас, либо они были, но только на португальском, которым мы не владели. Но хорошее настроение выдержало и это. Я не обращал внимания на неприятный запашок изо рта Мэдисон, а голос Янниса, комментировавшего повышение цен на нефть, скачок фондовых рынков и непомерное вздутие цен на недвижимость, не раздражал, а звучал вполне мелодично.

— Нефть просто взбесилась, малыш. Цены рвутся в небо. Херова нефть. Долбаный ОПЕК. Жадность — благо, малыш. Жадность — благо.

К ланчу небо затянуло серыми тучами, и мой купленный в «Pret A Manger» сэндвич успел отсыреть. Возле офиса я увидел припаркованный «ламборгини», за рулем которого сидел Дэвид Уэбб. Приласкав пальцами обтянутый кожей руль, он опустил руку к переключателю скоростей. Я задержался у банкомата — снять денег на вечер. С первой попытки автомат вернул карточку. Я проверил баланс, и мне стало нехорошо. Я прислонился к холодному металлическому ящику. Квартплата, выплаты по студенческому займу, «трэвелкард». Деньги поступили совсем недавно, а кредит был уже значительно превышен. Я снова прошел мимо «ламборгини», который вдруг взревел, спугнув взметнувшихся спиралью голубей, взвизгнул тормозами и сорвался с места.

Вернувшись в офис, я порылся в карманах, обыскал ящики стола и незаметно смахнул монетку в один фунт с рабочего стола Бородача. Подведение итогов дало печальный результат: двенадцать с половиной фунтов на оставшиеся тридцать дней. Быть бедным все равно что быть грязным и жалким. Я нервно поскреб ногтем рельефные серебристые цифры на банковской карточке и обнаружил под краской черную пустоту. Я подождал, пока Мэдисон отправится в «Старбакс», Баритон погрузится в документы, а у Янниса начнется очередной приступ самоистязания, и поднял трубку.

— Мама? Это Чарлз. Как ты? Как папа?

— Чарлз, дорогой. Как там мой маленький банкир? Как работа? Жаль, отца рядом нет. То-то будет жалеть, что не поговорил с тобой. — Я так редко разговаривал с родителями, что даже не сразу узнал ее голос, прозвучавший непривычно мягко и даже любовнее, чем мне было памятно.

— У меня все хорошо, мам. И с работой тоже. Дело в том… У меня небольшая проблема с наличностью. Знаю, мы договорились, но не могла бы ты — в порядке исключения — одолжить небольшую сумму? До следующей получки. Извини меня, мам. И, пожалуйста, не говори папе.

Возникшая пауза была ужасной. Я слышал ее вздох и даже представил, как она резко выпрямилась, подав назад плечи, как делала всегда, когда что-то заставало ее врасплох.

— Чарлз, дорогой… — заговорила она наконец. — Могу послать сто фунтов. Больше у меня в данный момент просто нет. Тебе следует быть осмотрительнее.

— Знаю, мам. Обещаю, что впредь буду бережливее. Ты можешь выслать их прямо сейчас? Пока почта открыта? Мне надо бежать, мам. Пока. Спасибо.

В половине десятого я уже стоял под дождем перед «Boujis». Переодеться не удалось, и я чувствовал себя неловким, грязноватым старикашкой. В длинной, извивающейся змейкой очереди преобладали молодые люди с поднятыми от ветра воротниками. Веро и Генри еще не пришли, и мне было немного неуютно. Время от времени из подъехавших такси выходили девушки, которых сразу проводили к швейцару и пропускали без очереди. Оставленный ими аромат духов еще долго висел в воздухе. К тому времени, когда Веро и Генри появились из метро и обняли меня, я успел промокнуть и продрогнуть. Веро надела облегающее черное платье с крохотными блестками и глубоким вырезом спереди. На груди поблескивало серебряное ожерелье. Генри поговорил с швейцаром, который наконец разрешил нам пройти в клуб.