Парамон и Аполлинария - Дина Калиновская Страница 8

«Не для меня тепло и чад…» — пропелось или прошуршалось где-то в камышах.

«А, вот оно — что!.. — ответила Фридка камышам. — Шатер покинут и очаг, не для меня тепло и чад… А, ясно… Но кто это — я? Буквально — я? Глупо… Вокруг котла пусть без меня… Да, да! Пусть! Что?..»

Она оставила бидон на песке, вернулась в лагерь, бесшумно нашарив в кармане рюкзака туристскую карту, карандаш, легла на теплую землю возле костра, дунула в тлеющий глазок. Разметался легкий камышовый пепел, чуть посветлело у самого лица. На обратной стороне карты крупно и почти не останавливаясь, осатаневшая перед невозможной своей отвагой, гордая и изумленная, она записывала свершавшиеся как бы и без ее участия строчки. За курганом, безмерно печалясь о всех, покинувших очаг, длинно вздохнула лошадь. В палатке зашептались ребята, видно, Рая Христинова расталкивала Шурика на дежурство.

«На знамени моем — ясность!» — торопилась Фридка, а кто-то загадочный по-прежнему блуждал по степи с фонарем, не приближаясь, не удаляясь…

Из палатки, зевая, что-то бормоча, вылез Шурик, Фридка слышала, как он натягивает кеды, как пьет из ведра, потягивается. Какие все-таки ребята!.. Как ужасно любила она их сейчас!.. Если бы можно было не расставаться всю жизнь!..

— Фри, купнемся?.. — зашептал Шурик.

— Не холодно? — шепнула она.

— Что ты, вода теплая!.. Я возьму для тебя полотенце!..

— А для себя? Возьми для себя тоже!..

— Ты совсем не спала?..

— Нет…

— Я тоже не хотел спать, но вдруг заснул… Ты не обиделась?..

— Нет…

— Давай здесь, тут песочек… Не смотри, я разденусь…

— Я все равно ничего не вижу… Я не смотрю…

— Иди скорей, вода теплее воздуха!.. Ты меня видишь?

— Нет, совсем не вижу… Ты где?

КАМНИ

Он любил путешествовать и однажды они с Фридкой прошли от Краснодара до Азовского моря. На дамбе через дельту Кубани он на память читал ей «Песнь песней», а мимо неслись грузовики из Краснодара на Темрюк, водители тормозили возле них, приглашая в кузов, но они все же дошли до моря пешком. Потом он увлекся камнями, и они с Фридкой ездили в Среднюю Азию на медные разработки. На самом дне карьера, куда по спиральной дороге они спустились тоже принципиально пешком, хотя отчаянные шоферы гигантских самосвалов зазывали их на подножку, он читал на память целые абзацы из Библии.

«Войска царя ассирийского заполнили землю Ханаанскую, как море заполняет дно свое…» — читал он, и в глазах его стояли слезы.

Осенью они разбирали в его мастерской каменную добычу, определяли незнакомые образцы по справочнику Ферсмана, бегали в минералогический музей, делали шлифы. Он говорил Фридке об Израиле, о холмах, и пустынях земли Ханаанской, о картинах, которые мог бы написать только там. Фридка сочинила стихи: «Камни в моем доме».

Мне сказали:

— Ты любишь камни?!

Ты ищешь камни?!

Ты в дом свой приносишь камни?!

Я сказала:

— Люблю я камни!

Ищу я камни!

И в дом приношу цветные камни!

Мне сказали:

— Ты не знаешь приметы!

В доме камни — ужаснее нету!

— Где запреты — там нету секретов, — я сказала. — Я знаю приметы!

Мне сказали:

— Не узнаешь любви! Не взвидишь света!

Я сказала:

— Взгляните на этот прозрачный —

Он приносит успех и удачу.

Лазоревый в жилку — улыбку и взгляд,

Калитку, тропинку, рассвет и закат.

Зеленые кристаллы —

Беспечности бокалы!

И дружбы объятия!

И новые платья!

А мачту и парус, океан при луне

Добудет мне красный, завещанный мне!..

Я сказала:

— Синий

Сулит мне сына!..

Они сказали:

— Ты любишь камни.

Ты ищешь камни.

Ты в дом все приносишь и приносишь камни.

А ты

Знаешь,

Что

Твоему

Народу

Не будет радости, не будет свободы?

Я сказала:

— Да!

Люблю я камни!

Да, да, да!

Ищу я камни!

И приношу,

Сколько хочу,

Красивые камни! О камни! Камни!

А от народа моего напасти

Отведет мое счастье!

Они сказали:

— Ну, смотри!

Я сказала:

— Как-нибудь!

Они сказали:

— Тебя не переговоришь!

Я сказала:

— То-то и оно!

У него был дедушка, девяностолетний, совершенно немощный, и больше никого из родных. Фридка не смела спросить, боясь оскорбить его чувство, откуда, из какого источника он напитал душу такой больной любовью к земле древних предков — ведь рос он в Москве, изъездил весь Союз, везде у него было множество друзей — вулканологи на Камчатке, геологи в Якутии, художники в Самарканде. Фридка предполагала — дедушка.

Сейчас дедушка едва в состоянии был задавать Фридке задыхающимся голосом свой ежедневный вопрос:

— Вы откуда?

И в сотый раз понимающе покивать головой, узнав, что из Одессы, как бы говоря: я так и думал. Но прежде, наверно, пел ему древние песни…

Дедушке становилось все хуже, а он говорил Фридке, что уедет, когда не станет дедушки. Фридка втайне от него оплакивала его будущий отъезд. Однажды, не имея больше сил ждать разлуки, она придумала, что надо заранее рассориться с ним, сделать так, чтобы он оскорбил ее, и тогда ей будет безразлично, что он едет, пусть катится, подумаешь!.. Она хорошо знала, когда он бывает беспощаден. Она спровоцировала спор об Израиле, и понеслась не слыша окриков, по острому гребню… Он задохнулся от обиды и неожиданности, он выставил ее вон, она хлопнула дверью, он вышвырнул на лестницу забытую сумку…

Потом Фридка слышала, что скончался дедушка, что были похороны. Потом Фридка слышала, что он хлопочет о памятнике, что памятник поставили. Потом она ходила на его очередную выставку, убедившись, что его нет в залах. Потом она слышала, что он принял заказ на большую многолетнюю работу.

Иногда, когда она о нем долго ничего не слышит, она звонит ему.

— Да? — говорит он отрывистым голосом всегда занятого человека, и бедная Фридка с облегчением опускает трубку.