Золотая тетрадь - Дорис Лессинг Страница 8

— Ричард приходил ко мне поговорить о Томми, — сказала Анна.

— Что? Почему?

— Да ну, полный идиотизм! Он спросил меня, не думаю ли я, что Томми вредно так много времени проводить в размышлениях. Я сказала, что считаю, что размышлять полезно всем, если только под этим словом он подразумевает «думать»; а поскольку Томми уже исполнилось двадцать лет и он уже вырос, мы в любом случае не должны вмешиваться.

— Но это действительно идет Томми не на пользу, — сказала Молли.

— Он спросил меня, не думаю ли я, что Томми пойдет на пользу какая-нибудь деловая поездка, в Германию, вместе с ним, с Ричардом. Я сказала, что спрашивать надо Томми, а не меня. Естественно, Томми отказался.

— Естественно. Но мне жаль, что Томми не поехал.

— Но, я думаю, истинная причина, которая заставила Ричарда прийти ко мне, связана с состоянием Марион. Однако Марион заглянула ко мне как раз перед ним, поэтому ее заявка имела, так сказать, приоритет первоочередности. И поэтому я вообще не стала обсуждать с ним Марион. Думаю, вполне вероятно, что Ричард и с тобой хочет поговорить о жене.

Молли внимательно смотрела на Анну.

— А сколько раз Ричард приходил к тебе?

— Пять или шесть.

Помолчав немного, Молли дала волю своему гневу:

— Это очень странно, что он ожидает от меня, что я буду держать Марион под контролем. Почему я? Или ты? Знаешь, может быть, тебе все-таки лучше уйти. Встреча может оказаться нелегкой, если все эти сложные разговоры происходили за моей спиной, пока я была в отъезде.

Анна сказала твердо:

— Нет, Молли. Я не просила Ричарда приходить ко мне и говорить со мной. Я не просила Марион приходить ко мне и говорить со мной. В конце концов, это не твоя и не моя вина, что мы, похоже, играем одну и ту же роль в жизни некоторых людей. Я сказала им то, что и ты бы им сказала. Во всяком случае, я так думаю.

Она проговорила все это как-то дурашливо, и даже так, словно ребенок упрашивал о чем-то взрослого. И она сделала это преднамеренно. Молли, старшая сестра, улыбнулась и сказала:

— Ну ладно, хорошо.

Она продолжала пристально и строго смотреть на Анну, а та старательно делала вид, что этого не замечает. Пока она не хотела говорить Молли о том, что произошло между ней и Ричардом. Она сделает это только после того, как расскажет ей обо всех своих злоключениях прошедшего года.

— А Марион сильно пьет?

— Да, думаю — сильно.

— И она обсуждала это с тобой?

— Да. Во всех подробностях. И что странно, клянусь тебе, она говорила со мной так, будто я — это ты, она даже допускала оговорки, случайно называла меня Молли, и все такое прочее.

— Ну не знаю, — сказала Молли. — Кто бы мог подумать? А ведь мы с тобой как мел и сыр — ничего общего.

— Может, не такие уж мы и разные, — сказала Анна сухо, но Молли только недоверчиво рассмеялась в ответ.

Она была женщиной довольно высокой и широкой в кости, однако казалась стройной, легкой и даже похожей на мальчишку. Такое впечатление создавалось из-за ее прически (волосы у Молли были жесткие, пестро-золотистые, а стриглась она по-мальчишески) и из-за ее манеры одеваться, а к этому у нее был большой природный дар. Молли нравилось менять свой облик, и это ей прекрасно удавалось: например, она могла подолгу ходить в узких брючках и разных свитерках, смотрясь при этом как девчонка-сорванец, а затем вдруг предстать в образе сирены — большие зеленые глаза тщательно подведены, выступающие скулы подрумянены, роскошное платье выгодно подчеркивает красивую большую грудь.

Это было одной из тех ее личных игр, в которые она играла с жизнью, и Анна завидовала этой ее способности; однако же в моменты самобичевания Молли признавалась Анне, что стыдится самой себя, ей стыдно, что она с таким наслаждением играет разные роли:

— Как будто бы я и в самом деле каждый раз — совсем другая, разве ты не понимаешь? Я даже ощущаю себя другим человеком. И в этом есть что-то недоброе — помнишь, я на прошлой неделе рассказывала тебе об одном мужчине, — так вот, когда мы познакомились, я была в штанах и в старой шерстяной кофте мешком, а потом я вкатилась в ресторан, не больше не меньше — femme fatale, роковая женщина, и он вообще не знал, с какого боку ко мне подойти, как ко мне подступиться, не смог из себя выдавить ни единого слова за целый вечер, а я получала от всего этого удовольствие. Что скажешь, Анна?

— Но ты и вправду получаешь от этого удовольствие, — говорила та, смеясь.

Сама Анна была маленькой, худенькой, смуглой, хрупкой женщиной, с большими черными всегда настороженными глазами и с пышной стрижкой. В целом Анна была довольна своей внешностью, но она всегда была одинаковой. Она завидовала способности Молли проецировать изменения собственного настроения на внешний мир. Анна одевалась аккуратно и изящно, вещи, которые она для себя выбирала, иногда смотрелись несколько чопорно, а порой и весьма странно; и она всегда надеялась на то, что ее изящные белые руки, ее маленькое заостренное бледное личико в состоянии произвести должное впечатление. Однако Анна была застенчива, не умела уверенно заявить о себе, и она легко могла, по ее собственному убеждению, остаться незамеченной.

Когда эти женщины куда-нибудь выходили вместе, Анна намеренно делалась незаметной и подыгрывала эффектной Молли. Когда они оставались наедине, она, скорее, лидировала. Но это ни в коей мере не относилось к начальному периоду их дружбы. Молли, резкая, прямолинейная, бестактная, в то время откровенно доминировала над Анной. Постепенно, и услуги Сладкой Мамочки немало этому способствовали, Анна научилась отстаивать саму себя. Но даже и теперь случались такие моменты, когда Анне следовало бы противостоять Молли, а она этого не делала. Она признавалась себе в собственной трусости; ей всегда было легче сдаться, чем вступить в поединок или же пережить бурную сцену. Ссоры прибивали Анну к земле, и надолго, в то время как Молли только расцветала и словно бы набиралась сил. Она бурно рыдала, говорила непростительные вещи, а к середине дня уже благополучно и полностью забывала все. Анна же тем временем день за днем хоронилась у себя дома, кривобоко и неумело себя восстанавливая.

То, что обе они были «нестабильными» и «лишенными корней», а слова эти вошли в их обиход в эпоху Сладкой Мамочки, подруги открыто признавали. Но с недавних пор Анна начала учиться употреблять эти слова по-новому, не как нечто, за что следует приносить извинения, а как знамена и флаги, возвещающие о таком отношении к жизни, которое практически равнялось совершенно новой жизненной философии. Ей очень нравилось представлять себе, как она скажет Молли: «У нас ко всему было абсолютно неверное отношение, и виновата в этом Сладкая Мамочка». Что есть такого в этой самой стабильности и в этой уравновешенности, что делает их такими уж хорошими? И чем плоха эмоционально ненадежная жизнь в мире, который меняется с такой скоростью, как он это делает?