Евроняня - Наталья Нечаева Страница 8

* * *

Голые ноги, видимо вылезшие из-под одеяла, сильно замерзли, почему-то очень хотелось пить, язык, как сухая занозистая деревяшка, царапал небо, не находя ни капельки влаги. И еще болела голова. Даже не то чтобы болела, а так, навязчиво и нудно ныла. Не открывая глаз, Ника пошлепала сбоку ладонью, пытаясь нащупать на тумбочке кнопку ночника.

«Заболела я, что ли? Во рту пересохло, озноб, или… – Ника вспомнила недавний кошмар, да так ярко. – Или это сон на меня так подействовал? Вот нервы, ну просто никуда!»

Под ладонью, тщетно пытающейся отыскать пластиковую твердь, со всех сторон гуляла пустота. Девушка нехотя перевернулась на бок, приоткрыла глаза. Свет ночника, как далекая усталая звездочка, мерцал далеко-далеко, за замерзшими пятками, за спинкой кровати.

– Задом наперед лежу, что ли? – вслух спросила Ника, окончательно просыпаясь. Резко приподнялась, и тут же в глазах поплыли мутные цветные пятна, выморочный, противный спазм перехватил горло, будто она подавилась собственным деревянным языком. – Опа! – констатировала она, откидываясь на подушку.

Полежала, упорядочив сначала цветосмешение в голове, потом, проглотив, хоть и с натугой, то самое, мерзкое, мешающее нормально дышать, снова открыла глаза, теперь уже медленно и осмысленно.

В комнате было полутемно. Свет, плывущий откуда-то сбоку, застывал на потолке сероватыми пятнами. А сам потолок… Довольно низкий, неровный, собранный из одинаковых квадратных плит, сплошь утыканных равновеликими дырками, примерно с палец.

– Что это? Где я? Опять сплю? Или у меня глюки?

Ника осторожно огляделась. Стены полностью копировали потолок. Даже дырки были такими же.

– Оклемалась? – произнес вдруг совсем рядом ехидный густой голос. – Ладно-ладно, нечего больше в обмороки падать!

И тут Ника все поняла. Мгновенно. И так же мгновенно перепугалась. До полного онемения рук и ног. До непроглядной темноты в глазах. Комната, стены, потолок с правильными дырками – все перестало существовать. Вместо этого в голове заплясали, сменяя друг друга, яркие страшные обрывки картинок, как будто прямо в мозгах кто-то запустил плохо работающий телевизор, и он, произвольно перескакивая с канала на канал, выбрасывал в сознание сцены страшных похищений, кровавых расправ, отрезанных пальцев и голов… И над всем этим ужасом то и дело всплывали дикие, злобные бородатые лица в черных банданах.

– Ну? – мерзкий голос прозвучал совсем близко, у затылка. – Долго валяться будем? Банкирские жены все такие нежные или ты такая одна? Хоть бы о дочке подумала! Мамаша…

Марфа! – больно резануло в голове. Значит, их похитили вместе с Марфой!

– Где она? – вскочила Ника. – Где моя девочка?

– Вспомнила! – довольно хохотнул черный, здоровенный мужик с длинными руками, сидевший, оказывается, сбоку в низком кресле. Ника его тут же узнала: тот самый, горилла, которого она огрела книгами. – Ну, раз про дочку беспокоишься, может, не совсем ты и конченая!

– Где девочка? – повторила Вероника и двинулась к гориллоподобному, одаривая его таким взглядом, что тот поежился, отодвигаясь.

– Но-но, потише! А то щас моментом утихомирю. – И потряс перед Никиным носом тускло-черными наручниками. – С дочкой твоей полный порядок, спит. Глаза-то разуй! Будешь себя правильно вести, утром, к возвращению законного супруга, доставим домой как новеньких.

– Утром? – Ника задохнулась от ужаса и возмущения. – Вы что, нас собираетесь до утра здесь держать?

Огляделась и на узенькой низкой кушетке у противоположной стены увидела свернувшуюся клубочком Марфу. Рванула к ней, присела на корточки.

Девочка спокойно спала. Даже улыбалась во сне. Темные кудряшки закрывали половину лица, кусочек пухлой щечки, проглядывающий сквозь спутанные волосенки, выглядел вполне здоровым и румяным. Губы были перепачканы в чем-то коричневом. «Шоколад! – догадалась Ника. – Марфи же как раз мороженое себе купила, когда…»

– Что вы с ней сотворили? – злобно, но тихо, чтобы не потревожить девочку, зашипела Ника… – Укол сделали? Наркотики?

– Сделали-сделали, – кивнул страж. – Да не шипи, как змеюка, все равно не укусишь! Вкололи чуток снотворного, чтобы ребенок поспал, пока мамаша в обмороке валяется.

– Сволочь! – тихо и обреченно приговорила горилле Ника. – Ребенка, малышку, девочку… Чтоб тебя разорвало, выродок проклятый! Чтоб ты импотентом стал!

– Так, ладно, разговорилась! – Горилла встал. – Босс освободится, сделает тебе аудиенцию. – Посмотрел на открытый для очередных проклятий Никин рот и добавил: – Челюсть не вывихни! И не ори. Все равно никто не услышит. Звукоизоляция! – Он весело постучал костяшками пальцев по серым плитам стен и вышел.

* * *

Значит, их с Марфой похитили, обреченно рассуждала Ника. Зачем? Понятно зачем! Чтобы содрать с ЕВРа выкуп! Подонки. Ладно бы ее одну, но ребенка? Так, стоп. Все наоборот! Она, Ника, им совершенно не нужна! Кто за няньку даст деньги? Что там этот гамадрил говорил? Банкирская жена? Дочка? Вот в чем дело! Они приняли ее за жену ЕВРа! Потому и похитили вместе с Марфой! И теперь будут шантажировать Евгения Викторовича. Требовать деньги. За Марфу он, конечно, заплатит. Сколько попросят – столько и даст, а с ней, Никой, что станется? Будут отрубать пальцы и по кусочкам присылать… Кому? Тете Вале? Или родственникам в Кувандык? Так даже если вся их родня скинется, и тогда денег на выкуп не наберется! Требовать-то, верно, будут не меньше миллиона. И не в рублях, понятное дело.

Господи, какого черта понесло ее в эту Москву? Славы захотелось! Признания! Вот тебе и будет слава, когда по телевизору на весь мир покажут твою отрезанную голову.

«Не сиделось тебе на родине? – горько укорила себя Ника. – Жила бы как все, рожала детей, копалась на огороде…»

В книжках, которые она читала, в минуты критических испытаний перед героями проходила вся их жизнь. Вот и у Ники вышло так же.

Родной городок Вероники носил странно игривое название – Кувандык. Само это имя переводилось, непонятно, правда, с какого языка, романтично и заманчиво: «Долина счастья». Долина уютно нежилась в больших теплых ладонях отрогов южноуральских гор, у подножия которых как ленточка вилась синеглазая речка-лопотунья Сакмара.

Кувандык жил сонно, уютно и тихо. Ярко-голубой снежно-солнечной зимой по самые крыши прятался в сугробы, а невероятно жарким, до полного изнеможения людей и растений, летом щедро благоухал душистым табаком и смородиной. В этом славном местечке Ника и прожила всю свою жизнь.

Росла Ника с бабушкой. Отца она не знала вовсе, слышала лишь красивую легенду, что был тот, как водится, летчиком-испытателем, да героически разбился при выполнении боевого задания.

– Бабуль, – спросила как-то Ника, – а почему у всех девочек папины фамилии, а у меня – твоя?

Бабушка сняла очки, смахнула с глаз жалостливые слезы, обняла внучку: