Закрытая книга - Гилберт Адэр Страница 8

— Я просто хотел сказать, что ее физический облик совсем не соответствует ее голосу. Как бы то ни было, волосы у нее, подозреваю, подкрашены, но очень незаметно, без всякого там дурацкого подсинивания и тому подобного. Не знаю, право, что еще сказать.

— Думайте, молодой человек, думайте. Неужто вы так уж перенапряглись?

— Хорошо. Гм, не знаю, известно вам или нет, да и вообще следует ли об этом говорить, но она часто подмигивает.

— Подмигивает? Что вы, собственно, имеете в виду?

— Только, пожалуйста, не выдайте ей, что я вам это сказал. Но когда речь шла о ее стряпне и вы притворялись, будто все, что она готовит, невероятно вкусно, она подмигивала мне, словно своему…

— А-а, теперь ясно. Да, мне об этом уже говорили. И меня это не волнует. В трагедии моей жизни она смело выбрала для себя характерную комическую роль. Не иначе как кто-то из моих идиотов врачей посоветовал ей проявлять неизменную веселость и даже время от времени отпускать шуточки насчет моей слепоты. Для того, надо полагать, чтобы я не предавался слезливой жалости к себе. Как она была одета?

— Как одета? Сейчас вспомню. На ней был полиэтиленовый фартук, а по нему крупно напечатан рецепт приготовления гренков с сыром — думаю, это реклама соуса «Ли энд Перринс»; под фартуком легкий розовый джемпер, из ангоры или мохера, не знаю точно. Юбки за фартуком мне вообще не было видно. И как я уже сказал, она вовсе не такая полногрудая, как можно предположить по голосу. Впрочем, может, это мое высказывание отдает женоненавистничеством?

— Ну, насчет женоненавистничества я не знаю, но картину вы уж точно нарисовали не слишком аппетитную, а я как раз собрался приступить к еде. Кстати, надо упомянуть в этой связи еще об одной маленькой повседневной обязанности, про которую я позабыл. Их наберется не слишком много, обещаю вам.

— Я уже сказал вам, Пол, не предвижу тут никаких трудностей.

— Итак, если мы будем обедать и ужинать tête-à-tête [5], нужно научить вас принципу циферблата.

— Какому принципу?

— Сейчас объясню. Передо мной, как и перед вами, стоит тарелка с запеканкой, а к ней в качестве гарнира положен, рискну предположить, жареный картофель и брюссельская капуста. Или же зеленый горошек?

— Брюссельская капуста.

— Стало быть, все же капуста. Да, на миссис Килбрайд можно положиться. Итак, Джон, я знаю, что лежит у меня на тарелке, но точно не представляю где. Вот тут-то и приходит на помощь принцип циферблата. Мне придется просить вас…

— Постойте. Я, кажется, понял. А верно или нет, сейчас увидите. Так, около трех часов — запеканка. Около шести — брюссельская капуста. Нет, полшестого. Девять часов — картошка. Ну что, уразумел я вашу систему?

— Молодец! Разве только одно «но»: здесь нам великая точность ни к чему, стало быть, никаких получасов и четвертей часа. Не до подробностей, указывайте часы — вот главное.

— Ладно.

— А теперь — навались, чтоб за ушами трещало, как говаривает миссис Килбрайд своим голосом пышечки с материнскими нотками.

— Подать вам соль или перец?

— Нет, спасибо, не надо ни того, ни другого.

— Хлеба?

— Нет, спасибо.

— Ладно.

— И «ладно» тоже не надо. Извините. Просто это одно из пустых словечек, которые я терпеть не могу.

— Простите, я…

— Возможно, Джон, мои слова прозвучали очень грубо, но на самом деле я просто откровенно высказал свое мнение, а откровенность такого рода для товарищей по работе совершенно необходима. Лучше уж сразу расставить все точки над «i», вы согласны? Вообще-то, если подумать, наверное, в том, что я делаю и как, вас тоже многое будет раздражать. В таких случаях говорите об этом прямо. В конечном итоге это сильно облегчит жизнь нам обоим.

— Кое-что, вообще говоря, меня царапнуло.

— Уже? Вот те на! Ха, очко в вашу пользу. Так, так, так.

Ну-с, и что же именно?

— Бедняга. Слово «бедняга».

— Бедняга? Теперь моя очередь теряться в догадках.

— Минуту назад, говоря о миссис Килбрайд, вы назвали ее «бедняжкой».

— Ну и что?

— А когда я в первый раз сюда приехал, вы назвали своего друга Чарльза «бедняга Чарльз».

— И дальше что?..

— Не уверен, что смогу объяснить, в чем тут дело.

— Все же попытайтесь.

— Понимаете, не перевариваю я эту манеру называть всех подряд «беднягами». Есть в ней что-то высокомерное.

Но вы же сами просили.

— Нет-нет, вы правы, что сказали об этом напрямик. Просто обычно я никогда… Неужели я действительно так выражаюсь?

— По совести говоря, не знаю. В конце концов, я познакомился с вами всего лишь в прошлую… Какой же был день-то? Суббота? Может, вам это вовсе и не свойственно. Я и говорить бы не стал, если бы вы так настойчиво не требовали откровенности с моей стороны. Надеюсь, я вас не обидел?

— Нет. Нет, ничуть не обидели. Я только немножко опешил. Никогда за собой такого не замечал. Поэтому был слегка обескуражен. Будь у меня хоть одна бровь, я бы сейчас ее поднял.

— Простите меня, пожалуйста; не надо было об этом говорить.

— Чушь. Я сам вас просил, вот вы и сказали. Надеюсь, однако, что других «пунктиков», на которые вы хотели бы обратить мое внимание, пока не набралось?

— Нет, ни единого.

— Я сказал что-то забавное, Джон?

— Что?

— Вы улыбаетесь. Почему?

— Улыбаюсь? Вы что же, слышите, как я улыбаюсь?

— Держите ухо востро, Джон Райдер: я способен расслышать даже, как вы думаете.

Скажите же все-таки — почему вы улыбались?

— Только потому, что вы сделали один жест.

— Я сделал жест?

— Подняли вверх по два пальца. Обозначая кавычки. Когда вы говорили о «пунктиках». Почему-то мне показалось, что это не в вашем стиле.

— Жест или слово?

— Пожалуй, и то и другое.

— Чего только во мне теперь не найдешь такого, что вообще-то не в моем стиле.

— Угу. Кстати, я налил вам еще стаканчик.

— Что? А, спасибо. Нравится вам запеканка с мясом и почками?

— Да. Очень вкусная.

— Ничего, есть можно. Хотите потом выпить кофе?

— Да, хорошо бы.

— Тогда советую сейчас же предупредить об этом миссис Килбрайд. А то она имеет склонность канителиться. Просто крикните ей, и все.