Выгон - Эми Липтрот Страница 8

Когда он впервые увидел меня, я пыталась залезть на телефонную будку. Мы тусовались на концерте в пустом магазине на Кингсленд-роуд и оба вышли на улицу. Рэп-группа из Южного Лондона выступала в центре зала, а толпа окружила их кольцом. Среди зрителей я заметила кого-то в костюме утки и с дакфейсом и задорного американца с озорным блеском в глазах. Позже в тот вечер я сидела на тротуаре и втирала прохожим, что иду на пляж. Я чувствовала толчки.

Хотя мы той ночью и не пообщались, я обнаружила, что он написал обо мне в своем блоге: мол, беспокоится за меня, но считает интересной. Меня это заинтриговало, и в следующие выходные я отправилась в клуб, куда, как я знала, собирался и он. Я подошла поздороваться, нежно прикоснулась к его руке и увидела свое отражение в его расширяющихся зрачках – темных озерах желания. Когда он заговорил со мной, у меня побежали мурашки по коже.

Мы вместе отправились на такси на домашнюю вечеринку, где, по слухам, должен был выступать французский диджейский дуэт. Мы сидели на пороге и целовались, и всё было совершенно непринужденно. Когда мои друзья засобирались по домам, я сказала, что останусь с ним и беспокоиться не о чем. Помню, пока мы шли вместе ко мне домой, у меня от ботинка отвалилась подошва. Мало что сохранилось в памяти от той ночи, зато я помню следующие выходные, когда мы вновь провели ночь вместе – а потом еще десять ночей подряд. В городе тогда бушевали грозовые штормы, и мы вместе любовались громом и молнией из окна его спальни.

Молнии над небоскребами Сити были совсем не такие, к каким я привыкла дома, на ферме, где они сверкали над морем и иногда сопровождались отключением электричества и обрывом телефонных линий. А однажды шаровую молнию, сопровождаемую коронным разрядом – так называемыми огнями святого Эльма, – видели прямо в домах на западе Мейнленда; об этом еще писали в газетах.

Я неистово жаждала близости, пыталась прочитать секреты в его глазах, выкрикивала его имя, смеясь и обхватив его ногами. Сердце билось всё быстрее, и утром я ехала на работу через Далстон и Хакни с улыбкой на лице. Мы переписывались день напролет, а вечером летели на встречу.

Когда мы гуляли вдвоем, он водил меня непривычными дорогами, показывал укромные улочки. Утром он иногда походил на очнувшегося от спячки ежика. Он был чувствителен к жаре и холоду, да и вообще был кинестетиком: любил ездить на велосипеде в ветер, высовывал ноги из-под одеяла, чтобы те оставались холодными. Мы рассказывали друг другу о родных местах. Он серьезно и подробно говорил со мной о своей работе. От большинства хипстеров из Хакни он отличался тем, что у него была приличная работа. У него был путь к отступлению.

В те первые недели отношений я как-то зашла в паб на полпути к его дому и, выпив пару пинт пива, написала ему письмо, в котором призналась, что безумно боюсь, как бы между нами не встал алкоголь. Мы легко болтали о мелочах, но я периодически уходила в себя. Я напивалась так, что взгляд у меня становился стеклянным. Тогда еще он терпел мои слезы и провалы в памяти.

Мы наслаждались друг другом, нам никто не был нужен. Как-то в два часа ночи в его спальне в Далстоне я сказала, что счастлива безмерно и никогда не забуду этот момент. Спустя полгода, так и не представив друг друга своим семьям, мы съехались и зажили вместе в однокомнатной квартире над букмекерской контрой на Хакни-роуд.

Выходные и вечера после работы я по-прежнему часто проводила в парке; компания всё расширялась. Мы чувствовали себя в самой гуще событий. В этом районе Лондона все отчаянно стремились казаться круче и боялись ударить в грязь лицом. Когда мы начали встречаться, я стала и его звать в парк, хвастаясь перед компанией нашими отношениями. На фото того периода мы обнимаемся нарочито крепко, сплетаемся руками и ногами, не глядя в камеру.

Я твердила, что никогда не вернусь на Оркни, игнорировала звонки и письма. Дом выставили на продажу, и я ничего не желала слышать об этом. Мой брат вскоре после меня тоже поступил в университет и уехал. Я злилась и на маму с ее верой, и на папу с его девушкой – точнее, женщиной, – с которой он встречался тогда, несколько лет назад. Но иногда какой-нибудь запах резко заставлял меня вспомнить, что я живу в Англии. Эта зеленая страна с красными кирпичными зданиями не была моей родиной. Я скучала по Оркни с его бескрайними небесами и серыми скалами. Скучала по кроншнепам и куликам-сорокам, даже по морским чайкам. Иногда, гуляя по Бетнал-Грин-роуд, я с удивлением замечала, что по моим щекам тихо катятся слезы.

Остров был для меня мал. Жизнь там была безопасной и предсказуемой, но я мечтала уехать. А сейчас я вырвалась в город с его кипящей жизнью и за всё отвечала сама. В Лондоне уже не посмотришь в лицо каждому встречному. Я всё время глазела по сторонам, и мне так и хотелось всё познать на ощупь. Казалось, сформировать впечатление о таком огромном городе невозможно, но я всё равно стремилась к этому.

Я начала выпивать не так уж рано, лет, наверное, в пятнадцать-шестнадцать, на вечеринках с танцами для подростков в аукционных залах. А точнее, вечеринки эти проходили в помещении, куда загоняли скот перед продажей. Мне нравилось наблюдать за тем, как друзья и одноклассники, неуклюжие и застенчивые в школе, раскрываются, давая волю обычно сдерживаемым порывам. Как-то получалось, что именно я обычно в одиночку выпивала полбутылки водки. Я хотела пить, трахаться и всё фотографировать, но в итоге напивалась до отвратительного состояния, плакала, приставала к людям, так что родителей просили забрать меня. Я жаждала новых впечатлений, и никакие правила меня не сдерживали.

Подростками мы с друзьями с Оркни глотали высушенные галлюциногенные грибы, которые собирали в полях, и гуляли по кладбищу нашего портового городка. Я пыталась укусить или поцеловать церковь, прижимаясь губами к ее колоннам из красного камня, а потом ехала домой за тридцать километров и останавливалась на светофорах там, где их на самом деле и не было. Дома я сразу же бросалась к дневнику, чтобы скорее зафиксировать ускользающие впечатления.