В осколках тумана - Сэм Хайес Страница 8

— Ты принял душ утром? — Я рассматриваю палец.

Парень снова пожимает плечами.

— Это ты взял деньги?

— Нет.

— Бренна?

— Нет.

— Я отложила их для вас на выходные. Вы могли бы пойти в кино и перекусить в кафе. Съесть пиццу, например. (Он уже успел сообщить, что пицца — любимая его еда.)

Грэдин ухмыляется и начинает насвистывать. Я-то думала, он признается, выходит, ошиблась. Слишком тороплюсь.

— Крошка, — мурлычет он, оборачиваясь к двери. Прибыла его сестра. Грэдин улыбается ей, ему шестнадцать, и он на два года старше ее, но запросто могло бы быть и наоборот. — Слушай, Крошка, она тут болтает, мы, типа, ее деньги стырили.

У Грэдина мягкий, детский голос, круглые сглаженные согласные, а гласные словно обернуты фланелью.

— Как же! Мы ничего не брали. — Бренна, напротив, яркая, как нарядная пуговица. Она кладет руки на плечи брата. — Сами, наверное, потратили. — Во взгляде ее вызов.

— Я так не думаю, — спокойно говорю я, наблюдая за ними, за каждым сокращением лицевых мышц, за каждым движением век, за руками Бренны, лежащими на плечах Грэдина.

Пальцы девочки впиваются в мускулы брата. Ложь — это искусство.

— Эй! — вскрикивает он. — Ты чего?

Бренна едва заметно дергает плечами. Это я тоже замечаю.

— А может, их стащил тот парень, ну, тот, что привез уголь. Он же попросился в сортир.

А она не сдается, подумала я. Хладнокровная девочка, ведет себя так, будто и впрямь невиновна. Зато Грэдин ерзает на стуле, словно его обвиняют во всех смертных грехах.

— Наверное, так все и было, — говорю я и принимаюсь готовить обед.

— Ничего я не крал! — вдруг вопит Грэдин и подскакивает к столу.

Раз — и стол перевернут, сыр, хлеб, ножи и чашки разлетаются по полу. Я отшатываюсь, и, к счастью, нож не вонзается мне в ногу. Кричать на Грэдина я не собираюсь. В его жизни было достаточно криков.

Важно, чтобы ему верили. Жизнь, построенная на лжи, никуда не годится.

— Раз ты говоришь, что не брал денег, значит, так оно и есть, Грэдин. Поможешь убрать?

Вот так мне удалось познакомиться с ними — понять, как они отреагируют на обвинение в том, чего они не делали. Кстати, в той жестянке не было никаких денег.

Палец к середине дня разнылся нещадно, так что я не могла ничего делать. После вспышки Грэдина оставлять детей одних не хотелось, но и к врачу надо было сходить. Уже очевидно, что это нарыв, и, хотя я не выношу эскулапов, без медицины на этот раз не обойтись. Последние дни я тешила себя надеждой, что если делать вид, будто с пальцем все в порядке, то он угомонится. Увы, не сработало.

До Уизерли двадцать минут на автобусе. Города, большие или маленькие, мне не по нутру — слишком много суеты, суматохи, слишком много людей, которые пытаются мечты претворить в реальность. Должно быть, я поступаю умнее, расхаживая по своему канату, вот только никуда я так и не пришла.

Автобусная остановка рядом с отделением хирургии, на окраине города. Ну, с этим я справлюсь. Но я предпочла бы никогда не покидать пределов фермы, и нарыв на пальце — досадная помеха, от которой начинает подрагивать мой туго натянутый канат. Как же я понимаю Грэдина, сама бы с удовольствием сейчас опрокинула какой-нибудь стол.

Пока автобус разрезает лоскутное одеяло безотрадных полей, я вспоминаю свой последний визит к врачу. Доктор Дэйл, весьма приятный мужчина на седьмом десятке. Несколько лет назад я заболела бронхитом, и, когда голос окончательно сел, Джулия заставила меня записаться на прием. Конечно, она была права, как и доктор Дэйл, благоразумно прописавший мне антибиотики, но я не раз размышляла о том, что бы случилось, если бы я не поддалась тогда на уговоры Джулии. Вернулся бы голос или нет?

Автобус подъезжает к остановке, и я втолковываю себе, что визит к врачу не займет много времени и для беспокойства нет ни малейшей причины.

В одиночестве стою на тротуаре, автобус с грохотом уезжает, обдав меня выхлопами. Я все делаю правильно.

Регистраторша мрачно слушает, как я признаюсь, что записалась на срочный прием по столь пустяковому поводу. «Палец страшно болит, — хочется крикнуть мне, — и внутри полно гноя!» — но регистраторша обводит взглядом две дюжины пациентов, которые покорно ждут, надеясь, что их осмотрят, прежде чем кабинет закроется на обеденный перерыв.

— Присядьте. — Она вздыхает и колотит по клавиатуре.

Я послушно опускаюсь на стул и достаю из сумки книгу. Не выношу праздности, всегда хочется заполнить ожидание чем-то полезным.

Через двадцать минут раздается короткий сигнал и экран под потолком высвечивает мое имя. Значит, мне пора в кабинет с синей табличкой. Палец горит как в огне.

На каждой двери висит цветная табличка. Я направляюсь к указанной и вдруг вспоминаю, что дома закончилось молоко. На обратном пути надо зайти в магазин на углу. Поворачивая дверную ручку, я думаю, как там Бренна с Грэдином. Надеюсь, ведут себя разумно. Вот с такими обыденными мыслями я вхожу в длинный белый коридор. И тут меня осеняет, что, должно быть, цветные таблички на дверях означают тип медицинской проблемы. Я без стука переступаю порог кабинета.

Вместо доктора Дэйла, ссутулившегося над стопкой папок, я вижу другого мужчину, который печатает на компьютере. Он не поднимает головы.

— Садитесь, я сейчас закончу.

— Спасибо, — шепотом произношу я. Неужели меня так расстроило отсутствие доктора Дэйла? Или тут что-то другое?

Наконец он переключает внимание на меня, наши глаза встречаются в тысячный раз, и жжение в пальце отступает перед огнем, разливающимся в груди. Меня словно стянули гигантским эластичным бинтом, я не могу дышать, не могу говорить. Мне хочется закричать, но я не в силах даже пошевелить языком.

Он все смотрит на меня. Тридцать лет сжались в одну секунду.

— Чем могу вам помочь, миссис… — Врач едва заметно хмурится и медлит, словно сомневается, что это подходящее обращение.

Меня так трясет, что я ни в чем не уверена. Он отворачивается к монитору, читает мое имя, затем снова устремляет взгляд на меня. Глаза у него цвета стали.

— Мисс Маршалл?

Да, все так. Улыбка, нос, уши, шея, плечи, спина, ноги, руки. Все.

А он уже явно принял решение, он не из тех, кто теряет время даром. В стальных глазах нетерпение, точно он всю жизнь ждал этого момента. Мне даже почудилось, что он вот-вот встанет, подойдет, похлопает меня по спине, пожмет руку, поцелуем клюнет в щеку.

Я дышу — это все, что мне доступно. Собираю всю свою смелость, гордость и силу, чтобы не выскочить из кабинета, и пытаюсь заговорить — спокойно, как обычный пациент, понятия не имеющий, кто он такой. Главное, быстрее покончить с этим. Тогда я смогу уйти, запрыгнуть на свой канат и начать все заново. Я хочу сказать, что у меня болит палец — у меня болит палец, — но слова не выходят. Я молча протягиваю руку.