Абсурдистан - Гари Штейнгарт Страница 79

Пришел сентябрь, а с ним и моя Нана, рассыпающаяся в извинениях.

— Где же ты была, черт возьми? — негодовал я. — Я до смерти за тебя испугался.

Как рассказала Нана, дом Нанабраговых был битком набит родственниками и людьми из их клана, которые сбежали из сел. Таким образом в доме просто не осталось места для меня и моего слуги. Мистер Нанабрагов сказал ей, что, когда мы поженимся, у меня появится право жить вместе с ними, но на этой стадии преимущество у настоящей семьи Нанабраговых.

— О, дорогой Миша! — воскликнула она, закидывая руки мне на шею. — Ой, от тебя пахнет, как будто ты работаешь на фабрике, где делают эмаль.

— Тут нет горячей воды, а в душе живут тараканы, — объяснил я.

— И ты так похудел, — заметила Нана, ощупывая мои новые животы, лишенные жира. Несмотря на эскалацию боевых действий, сама Нана была толстенькой и лоснящейся, как выдра.

— Тебе нравится моя нынешняя худоба? — спросил я, гладя ее грудь, и пальцы у меня на ногах загибались от возбуждения, когда я сделал мысленную пометку: заняться мастурбацией, как только она уйдет. — Я похож теперь на того знаменитого актера. Что-то там — фон что-то.

— Честно говоря, ты мне больше нравился, когда был толстячком, — призналась Нана. — Жир сейчас в моде для парней.

— И никаких ограничений, — добавил я.

— Угу. — Она протянула руку и накрыла ею мои гениталии. Я вскрикнул от счастья, но старческий храп меня отрезвил.

— Мы не должны, — сказал я. — Менеджер отеля «Хайатт» и его мать живут у меня под кроватью.

— О, — прошептала Нана. — Как омерзительно. Послушай, Миша, мой отец хотел бы с тобой поговорить. Он обычно подолгу сидит за ланчем в «Даме с собачкой» — каждый божий день. Моя мама говорит, что он нас больше не любит.

— А ему, наверное, небезопасно там находиться? — спросил я. — Как насчет войны?

— У него целый новый отряд, который его защищает, — ответила Нана, постукивая по моим интимным органам указательным пальцем, в то время как я ощущал собственное бессилие. — Но послушай ка, Миша, неважно, что он тебе скажет, — помни, что мы должны отсюда выбраться. Я уже пропустила целый семестр в Нью-Йоркском университете. — Она придвинулась ближе, чтобы не могли подслушать дремлющие Зартарьяны. Она ела за ланчем кебабы из баранины с хрящиками, макая кусочки в соус из укропа и йогурта. — Я знаю, как выбраться из Абсурдистана, — шептала она. — «Америкэн Экспресс» снова начнет пускать эти роскошные поезда к границе. А сейчас ступай в «Даму с собачкой» и побеседуй с моим отцом. Скажи ему: «Уже до свидания». Скажи ему: «Мы уже не здесь».

Отогнув картон, которым было закрыто окно моего гостиничного номера, я наблюдал, как она втискивается за руль своего «навигейтора» с флажком «Америкэн Экспресс» (на пассажирском месте сидел мужчина с автоматом Калашникова) — и мчится к той части Террасы Сево, которая больше всего напоминала Санта-Монику. Она была такая красивая, когда двигалась: упругая, увешанная драгоценностями, как бедная женщина Средиземноморья, только что дорвавшаяся до денег. Я сердился на нее за то, что она меня забросила, но каждый раз, как видел, снова влюблялся. Воздух вокруг меня был легкий, пропитанный женственным ароматом и наполненным обещанием увлажнителей с запахом манго из дьюти-фри.

Я сел на диване в гостиной, позволив загадочному младенцу мужского пола ползать по моим ногам, без конца пукая и что-то отчаянно вереща. Уж лучше он, чем тараканы, которые по ночам устраивали у меня в постели караван-сарай. Я налил себе рюмку чьего-то контрабандного «Хеннесси» и зажег контрабандную сигару. Руки у меня тряслись, и не только от голода. У меня быта проблема. Мне хотелось поступить с Наной по совести, но не хотелось идти на пирс, чтобы увидеться с мистером Нанабраговым. Не поймите меня неправильно — дело было не в автоматах и огнеметах, а в перспективе увидеть маленькую девочку, мать которой я избил, эту маленькую Юлю. Правильно ли я поступил, оставив ее с мамой? Не следовало ли забрать ее с собой? Что лучше: родители, которых нужно лишить родительских прав, — или вообще никаких родителей? Когда-нибудь, сказал я себе, я просто захочу расколоть этот мир на два.

Младенец тихо давился от кашля у меня на коленях, и от него начал исходить какой-то неестественный запах, да и от моих коленок пахло не лучше. Я стянул духи у одной из спящих абсурдистанских дам и, надушившись ими, вышел на солнышко.

Над городом висела какая-то пелена. Взглянув вверх, можно было разглядеть завесу из частичек пыли над опустошенной Интернациональной Террасой. Казалось бы, пыль должна была защищать от солнца, но она лишь нагревалась, так что в раскаленной атмосфере пахло дымком от то и дело загоравшихся кустарников, анилиновой краской и химикатами. Воздух был такой живой, в нем все время происходили мгновенные реакции, а вот горожане выглядели измученными и потерянными. Несколько наиболее деятельных людей выползли откуда-то и предложили мне пачки русских сигарет по 10 долларов за штуку.

— Я не курю, — мягко отказался я.

Остальные слишком устали, чтобы привязываться ко мне, слишком устали, чтобы даже заметить присутствие такого большого существа, как я. Впервые за все время моего пребывания в городе Свани никто не рассматривал голодными глазами мой живот, никто безмолвно не поздравлял меня с моим везением. Вот так мирно я и дошел довольно быстро до эспланады на берегу, где на травке было разбито что-то вроде лагеря Красного Креста. Множество палаток, сделанных из синего брезента ООН для беженцев, раскинулось на бывшей прогулочной площадке, жухлая трава и чахлые пальмы были объедены людьми и мулами. Турецкие вагончики были ободраны — от них остались лишь шасси и механические части.

Я тревожно огляделся. Убедившись, что нигде не видно ни Юли, ни ее мерзкой мамаши, я направился вдоль пирса к «Даме с собачкой». Мистер Нанабрагов и Парка Мук сидели за ланчем под выцветшим плакатом ГКВПД с их сияющими физиономиями и грозной надписью: «НЕЗАВИСИМОСТЬ НАРОДА БУДЕТ РЕАЛИЗОВАНА!» Сейчас эти два друга выглядели еще более пресыщенными, чем на плакате. Мистер Нанабрагов, очень сосредоточенный, пронзал кебаб из осетрины одной вилкой и размахивал второй вилкой, на которую был насажен зеленый перец, в то время как драматург обмакивал свой подбородок в малиновый компот, полуприкрыв глаза с нависшими веками. Они были окружены мужчинами в черных майках, с накачанными бицепсами в синих венах: на руках красовалась советская тюремная татуировка. Быстроходный катер с русским триколором покачивался у причала, и из его трюма выгружали столько ящиков с сигаретами, что их хватило бы, чтобы прикончить все оставшееся в живых население.

Мистер Нанабрагов, дернувшись, уронил маринованный перец, подбежал ко мне и троекратно поцеловал в щеки. От него исходил морской запах — морская влага, морская соль, — а его мясистый южный нос колол меня во все чувствительные места.