Богоматерь лесов - Дэвид Гутерсон Страница 79

Отец Батлер, вертя головой, подергал колоратку [33]. Таким жестом мужчины обычно ослабляют галстук.

— Буду с вами откровенен, — сказал он. — Предельно откровенен. Я считаю, что она обычная беглянка, подсевшая на наркотики, и ничего более. Вся эта история не займет много времени.

— Откуда вы знаете?

— Да от нее за милю разит марихуаной; достаточно заглянуть ей в глаза, и все становится ясно как день. В подобных случаях применяется процедура А, утвержденная и рекомендованная отцом Грошелем, который резюмировал отца Полена. Речь идет о тех обстоятельствах, которые позволяют непредвзятому наблюдателю прекратить дело по предполагаемому богооткровению без дальнейшего расследования. Одно из таких обстоятельств — здесь я толкую Полена расширительно, поскольку ему не пришлось пережить шестидесятые, — употребление наркотиков. Поэтому, — продолжал бубнить отец Батлер, — на этой неделе нам предстоит относительно небольшая работа, небольшая по историческим стандартам Церкви, но весьма обширная с прочих точек зрения, полагаю, вы знаете все это не хуже меня. Разумеется, я поговорю с ней. Или мы поговорим с ней. Мы поговорим с каждым. Поочередно. Со всеми, кто имел с ней дело. Кроме того, у меня в офисе есть помощник, который выяснит все недостающие сведения. Где она родилась, как училась в школе, имела ли дело с полицией, сведения о ее кредитоспособности. Всё до мельчайших подробностей. Потом я составлю отчет, и епископ рассмотрит это дело за пять минут.

— Во всем этом есть нечто очень печальное.

— Подобные соображения не в моей компетенции. Печально это или нет, я должен выполнять свой долг. Нам следует осуществить предписанные процессуальные действия.

Отец Коллинз закусил губу. Ему хотелось сказать, что трагичность происходящего не только в развенчании духовидицы, но и в бесконечных отчетах и справках, непомерной бюрократической волоките, захлестнувшей Церковь. Подвалы Ватикана наверняка битком набиты ссохшимися пергаментами и полуистлевшей бумагой с поминутными протоколами собраний и заседаний. Сколько бумагомарателей корпело над этими документами, работая на Папу Римского, его секретариаты, советы и трибуналы? Была ли на свете еще какая-нибудь организация, которая переводила большее количество перемолотой древесины? Рекомендации прелата Святейшему Престолу в отношении Энн из Норт-Форка лягут на стол вместе с полугодовым финансовым отчетом папского совета по делам мирян и меморандумом Европейского синода.

— Осуществить предписанные процессуальные действия… — повторил отец Коллинз. — Как видно, без этого не обойтись.

— Именно. Это позволит расставить все точки над i.

Отец Коллинз взглянул на часы.

— Вот что я думаю, — сказал он с наигранной решимостью. — Посидите здесь. Отдохните. Расслабьтесь. А я пойду поставлю чайник и встречу Энн в вестибюле.

— Вы хотите приготовить чай?

— Ну да.

— Я бы не отказался.

— У нашей Энн грипп, и ей будет полезно выпить чаю.

— Хорошая мысль, — сказал отец Батлер. — К тому же чай способствует пищеварению.

Ощущая себя измученным церковным сторожем, отец Коллинз побрел на кухню, зажег горелку и, спустив ржавую воду, наполнил чайник. «Наша Энн», — подумал он, стыдясь того, что в угоду отцу Батлеру произнес эти слова с насмешкой. Кухня была тесной, с низким потолком в пятнах сырости, покоробившимися квадратами линолеума на полу, гниющими плинтусами и выщербленными столами. Содержимое холодильника — смесь для кексов, кукурузная мука и растительное масло — имело весьма подозрительный вид и, похоже, уже давно не годилось в пищу. Над раковиной в прозрачной пластиковой папке висели написанные от руки правила пользования кухней. Их составитель, судя по всему, имел весьма приблизительное представление о нормах орфографии: «После использавания ракавины почистите ее порашком. Пользуйтесь только кипиченой водой. Вытерайте посуду, когда убераете ее в шкаф. Хорошо вытерайте столы тряпкой. Выбрасывайте использаваные фильтры для кофе. Не оставляйте мусарное ведро открытым. Спасибо и да благославит Господь нашу кухню!»

Стоя у плиты, отец Коллинз немного успокоился. За весь день он не провел ни минуты наедине с самим собой и не имел возможности поразмыслить о смятении и неловкости, которые он испытал утром в присутствии духовидицы, когда предстал перед ней безответным подголоском сурового, безапелляционного инквизитора. Как мальчик для битья, подпевала и лизоблюд отца Батлера. Он вспомнил, как сидел рядом с отцом Батлером в тесном «фольксвагене», будучи не в силах спрятаться от духовидицы, которая не сводила глаз с его угодливого, трусливого лица. Смятение отца Коллинза было отчасти нравственного свойства: молодого священника раздирали противоречия, — но, кроме того, и он сознавал это, в его ощущениях присутствовал романтический привкус: он представлял себя героем-любовником, которого скомпрометировали и в метафорическом смысле оскопили. Энн увидела, как его душа, отсеченная от тела, лежит в ладонях отца Батлера. И душа эта оказалась неживой материей, мертвым грузом, и скрывать это далее было попросту невозможно. Теперь она поймет, что его нерешительность, его нежелание поддержать ее проистекает из его общей мужской ущербности и природного малодушия. Именно малодушие и привело его на должность священника — должность, которая позволяла ему оставаться за пределами того мира, где царили жестокие законы естественного отбора и существовали секс, кровь и насилие.

Чтобы выйти из игры, он был готов поступиться многим, и не только сексом. Впрочем, на самом деле он вышел из игры, даже не вступив в нее, признал свое поражение после нескольких юношеских попыток, а значит, ему уже не передать дальше свой набор генов, утоляя свою плоть оргазмом. Он не узнает хваленого безумия любви и ее трагикомических тайн, изведав разве что бесплотную и отвлеченную любовь к Богу. Он будет любить умозрительный образ, голую идею. Так множились его потери. Включая детей. И детей его неродившихся детей. На старости лет его определят в дом для престарелых священников, и навещать его станут в лучшем случае сестры, если к тому времени они будут еще живы и им посчастливится избежать болезни Альцгеймера. Он станет никому не нужным стариком; он предвидел это, думая о своем отдаленном будущем. При этом в космических масштабах оно было не столь уж отдаленным — об этом ему неустанно напоминали поэты: свеча тает день ото дня, крылатая колесница все ближе. «Бог мой, — подумал отец Коллинз, — как много вопросов!» Ему было одиноко, и его терзали мучительные сомнения.

Как всегда, на выручку пришел шум вскипевшего чайника, хотя на этот раз чайник лишь обострил ощущение кризиса, наступившего в его жизни. Отец Коллинз чувствовал себя чем-то вроде мебели: поверженным, беспомощным, лишенным мужского естества обетом безбрачия, а по сути — кастрированным. До чего же он докатился — апогеем дня для него стала чашка горячего чая, которая привносила в происходящее некое подобие смысла.

Приготовление чая превратилось у него в настоящий ритуал: по понедельникам полагалось заваривать цейлонский черный чай. Одна из прихожанок сшила стеганый чехол для чайника в виде наседки на яйцах, и отец Коллинз накрыл им заварочный чайник. Давая чаю настояться, он прикрыл глаза и погрузился в размышления, представляя, что оставит место священника. Но что тогда? Он налил себе чашку чая, нашел подходящее блюдце и направился в вестибюль встречать Энн, чувствуя себя младенцем, который возится с бутылочкой. «А ведь я священник, — подумал он, — и мне предстоит встреча с духовидицей. Эта встреча вполне заслуживает того, чтобы какой-нибудь недооцененный европейский режиссер снимал ее на черно-белую пленку». Он выглянул из окна в ночь. На асфальте поблескивали лужи. Он шел по коридору, осторожно держа перед собой чашку. По дороге он хотел было проверить, как там отец Батлер, но вместо этого сделал глоток стынущего чая и принялся читать листочки на доске объявлений, поскольку чтение за чаем прочно вошло у него в привычку. Комитет содействия семье Кросс. Фонд строительства новой церкви — сокращенно ФСЦ. Листок пестрел восклицательными знаками. Он увидел, что к церкви подъехал потрепанный «фольксваген» Кэролин, а следом тянулась целая вереница машин, куда длиннее самой грандиозной похоронной процессии. Ее конец терялся где-то за углом.