Искушение - Виктор Ремизов Страница 78

Алексей опять заволновался и шагнул по маленькой кухне.

– Ты хочешь сказать, что Андрей скотина и не уважает себя? – Катин взгляд был хмур и растерян.

– Да!!! – Алексей смотрел твердо. – Иногда человек выглядит…

– Я не готова… это несправедливо…

– Готова! – нервно перебил Алексей. – В том-то и дело! Ты его не любишь, когда любишь – не спрашиваешь, ты просто ему благодарна. И спрашивала ты меня об удобствах жизни, а не о любви! Хочешь, я отвечу? То, что он предлагает, это очень удобно! Только нельзя на это соглашаться, Катя! Ты же это чувствуешь, если бы не чувствовала, не спрашивала бы!

Катя глядела на него удрученно, машинально откинула косу за спину, но тут же достала ее снова.

– Прости, мне, наверное, надо идти, наговорил тут… – Алексей тяжело вздохнул, но смотрел по-прежнему твердо. – Я уверен, что это у вас кончится, поэтому я буду ждать.

– А тебя не смущает, что мы с ним живем почти как муж и жена?

– Нет, – ответил, жестко глядя на Катю. – Уже нет, раньше, когда в Лондоне был и думал, что у тебя кто-то есть, очень тяжело было. И две недели назад, когда вернулся… там, в коридоре – это было так страшно, думал, у меня все разорвется внутри. Я все это время только о тебе думал. И у меня все прошло. Ничего меня не смущает. То, о чем ты говоришь, вообще не важно…

– И ты согласился бы взять меня замуж, если бы я сохранила с ним отношения?

Алексей с удивлением на нее посмотрел, подумал и сказал:

– Этого не будет.

– Почему?

– Вот увидишь!

Алексей двинулся из кухни.

– Не уходи! – попросила Катя, вставая.

– Нет, я пойду, мне… пойду, прости! – Он снял с вешалки куртку.

– Ну, ладно. Заходи, когда сможешь, – Катя подошла совсем близко. – Наверное, ты все правильно говоришь, только я сейчас… жизнь – это сложнее, я не знаю, что делать.

– Это понятно, только тут нет выбора! – Алексей посмотрел на нее с жалостью. – Ты же это знаешь! Ты сама об этом говорила, там, на берегу озера.

Он обулся, надел шапку, остановился в дверях и, повернувшись к Кате, спросил:

– Что, идиот я? Полный?

– Ну что ты, это я идиотка.

Алексей вызвал лифт. Тот застонал недовольно, загудел.

– Леша, а я тебе не противна такая вот? – тихо спросила Катя.

Алексей подошел:

– Ты намного-намного больше, чем все это… чем вся эта фигня!

– Да? Ты сегодня очень… взрослый, строгий! – Она пристально в него вглядывалась. – Это не фигня, Леш, это моя жизнь.

Катя еле сдержалась, чтобы не расплакаться, а когда Леша ушел, поревела тихо, будто прощалась с чем-то или обдумывала его слова. В голове застряли обрывки его правильных фраз: именно такую, какая ты есть, именно такую… уважать себя… Уважаю я себя? Что это такое вообще?

Катя, бросив все недоделанным, взяла список продуктов, оделась и вышла на улицу. Подморозило, дворники-киргизы, муж с женой, сидели на низеньком металлическом заборчике и разговаривали, поздоровались. Катя подумала, не вернуться ли переодеть легкие сапоги, но только прибавила шагу.

Ближайшая церковь была в трех остановках на троллейбусе и еще пешком. Она добиралась с полчаса, даже замерзла. Вечерняя служба еще не начиналась, старушки ходили по делам и разговаривали довольно громко, прихожан было несколько человек. Хорошо одетая женщина в черном платке неподвижно стояла у иконы, двое покупали свечи, что-то горячо обсуждая громким шепотом.

Храм был небольшой, невысокий и старый, закопченный, хорошо пахло чем-то ветхим, или вечным. Катя ощутила тихую знакомую радость и покой, прошла, приглядываясь к иконам, некоторые лики были едва различимы, ей почему-то такие нравились больше всего. Она всматривалась, крестилась тонкими пальцами. Купила свечки, поставила по привычке за здравие Георгия, Ирины, Федора, младенца Андрея и бабушки. Встала лицом к Богородице и зашевелила губами. Она шептала и шептала, почти не понимая, только чувствуя молитву:

– … погружаюсь в море грехов моих. Всеблагая и Милосердная Владычица, не презри меня, отчаянную и во грехах погибающую; помилуй мя, кающуюся во злых делах моих, и обрати на путь правый заблудшую окаянную душу мою. Ты, Мати Божия, сохрани и соблюди меня под кровом Твоим, ныне и присно и во веки веков. Аминь. – И застыла, думая о своем.

Что я делаю не так, Господи? Как мне быть? Не встречаться с ним? Андрей невольно возник в воображении, она почувствовала стыд, все мешалось в голове. Надо, чтобы кто-то понял, кто-то честный, кто может все это понять. Катя вглядывалась в любящий лик Богоматери, склоненный к маленькому сыну. Ты знаешь, что Его ждет, – прошептала, – Он тоже знает, и не боится. Вы зачем сюда пришли? – и слезы неудержимо потекли из глаз. – Почему я не могу любить его как есть? Просто любить и все! Он хочет делать так, пусть делает, он же не хочет никому зла, он столько сделал мне хорошего! У нас с ним нет другого выхода, мы любим друг друга! Мы только так можем быть вместе! Катя подняла глаза на икону, чувствуя, что ей неудобно и стыдно все это говорить, как будто она врет сейчас. И тут же ей казалось сумасшедше и совершенно ясно, что Богородица понимает ее и прощает. Катя стискивала кулачки и замирала бессильно и растерянно, не веря, что так может быть.

Сзади загремели ключами, Катя вздрогнула, обернулась, это был священник, молодой и пухлый, лет сорока, он зашел с улицы вместе с какой-то женщиной, отпер бак, на котором было написано «Святая вода», поднял крышку и они стали наливать воду. Батюшка лил из ведра в гулкую пустоту бака, сам что-то негромко говорил, женщина смеялась мелким смехом и подавала другое ведро. Из-под подрясника священника торчали желтые ботинки на толстой рифленой подошве с налипшим на них грязным снегом. Он закончил, громко поставил ведро на пол, повернулся и посмотрел на Катю. Просто, буднично посмотрел, как смотрят люди в метро, пустыми, мелкими глазами, потом глянул под ноги на лужу, опять сказал что-то женщине, та рассмеялась, заперла замочек на воде, и они ушли, погромыхивая ведрами.

Если бы он сейчас подошел ко мне и просто спросил… что у тебя случилось? – подумала Катя. И она представила, что стоит перед ним на исповеди и рассказывает. О грехе прелюбодейства. С женатым мужчиной. Она проговорила это мысленно и не поверила, что это она про себя говорила. Она покраснела, обернулась: где только что был батюшка, старушка терла шваброй пол.

Катя вышла из храма, перекрестилась на выходе, отошла в сторону и постояла еще в задумчивости. Ей не хотелось исповедоваться перед этим батюшкой. Не из-за стыда, но из-за чего-то еще, из-за желтых ботинок, ей казалось, что ему не до нее и он ее никогда не поймет.

Возвращаясь, в троллейбусе увидела, что звонил Андрей. Как раз когда она стояла в храме.

– Ты как, отходишь? Не мерзнешь после Италии? Что трубку не брала?