Дед - Михаил Боков Страница 77

Княжий меч уносили в темноту неизвестные. В спине одного из них угадывался Фока. «Куда? – закричал Ганин. – Стой!» И тогда Фока обернулся, а вместо лица у него было пусто – будто обволокло туманом. И еще увидел Ганин за поясом у Фоки нож – мясницкий, блестящий тесак. И Фока увидел, что Ганин увидел. Рука его потащила рукоятку.

За спиной заплясали, хохоча, тени – Фокины новые дружки. Потянули к Ганину руки. Отступая, тот отталкивал их от себя, но рук было не счесть. Руки были отдельной силой. Пальцы, темные, тискали, тащили, рвали.

Ганин сжался, приготовился к тому, что сейчас его насадят на нож.

И тут за спиной закричали: «А ну!»

Дед стоял и попыхивал цигаркой. И то ли дым ее, то ли грозный его окрик привели в движение пространство. Звезды на небе стянуло в кучу, и само небо будто бы скомкало, как газетный лист. А вместе с ним скомкало Фоку и его дружков. И только рукоять ножа еще странным образом висела, ни к чему не привязанная, да и та скоро исчезла.

Плакала девочка.

Варя, догадался Ганин.

– Варя, Варечка! – позвал он.

Плач повторился – слабый, из темноты.

– Не уходи, – сказал Ганин деду. – Я сейчас вернусь и пойдем домой. Варя! – еще раз позвал он. – Варя, ты где?

Он ступил ногой и угодил в зеленую жижу. Жижа была везде.

Дед растворялся в клубах дыма.

– Да стой ты, тебе говорят! Дождись меня! – заорал Ганин, но тот не послушал. Не мог или не хотел.

Жижа хлюпнула. Девочка в темноте запела песню: «Ты неси-неси венок, мой венок, ладу-ладу». Ганин знал эту песню, но сам не помнил откуда. Он вглядывался в темноту. Оттуда, озаряя все стальным блеском, со свистом летел навстречу ему меч. Он становился больше, был виден уже змей на его рукояти, и когда он с хрустом вошел в его плоть, рассек ее так, что стали видны осколки ребер, было не больно. Ганин просто не мог вдохнуть, но больно не было. А потом на ладонь изо рта выкатилась первая капелька крови.

Он проснулся мокрый и разбитый.

– Галя, – позвал он, увидев девушку, сидевшую у окна. В окне скалилось новое солнце – молодое, еще злее прежнего.

– Галя, – еще раз позвал он и неожиданно для себя добавил: – А ведь я тебя обманул.

Она посмотрела на него грустно, и муха, стучавшая в окно, тоже на секунду застыла.

– А я знала, – сказала она. – Той ночью последней в лесу, да?

Ганин кивнул и, прикрывшись простыней, слез с печи.

– Отняли мы добра у людей. Дорогого, редкого. А я человека избил. Люди те были нехорошие… – он замялся. – Один из них мне должен был. В тюрьму я из-за него поехал, обжулил он нас. И с ним зэки какие-то…

Он стоял, потупив глаза в пол, как школьник, принесший двойку.

– Искать они нас будут, Галя. Боюсь, как бы не случилось чего.

Муха, отмерев, продолжила атаковать стекло. Деревянный пол под ногами Ганина был приятным, прохладным.

Девушка отвернулась к окну. Молчала.

– Галя, – протянул он и удивился тому, как прозвучал его голос – жалобно, будто милостыню клянчил. – Галя, мы придумаем чего-нибудь, слышишь? Уедем. В Москву тебя увезу, хочешь? Или дом купим у реки. У меня теперь столько денег будет… – он осекся, упершись в каменный взгляд.

– Прав был Иван Кузьмич, Андрюша, – сказала она, и в ее «Андрюше» не было ни капли нежности. – Вы – попиратели земли. Варвары. Вам земля как дойная корова. Топчете ее, тянете за сиську. Сиська уж высохла вся, сморщилась, а вам плевать. Вас одно только волнует – чтобы никто больше руки свои к сиське не тянул. Отрубите, вырвете, переломаете. Тьфу! Говорила мне мать, не вяжись со скотиной равнодушной. И Агафья говорила: порченый ты. Снаружи вроде как добрый молодец, а внутри – яма, тьма, ложь.

– Все сказала? – скрипнул зубами Ганин.

– Все! И меня бить будешь? Ну, давай! – девушка встала и неожиданно толкнула его в грудь, обидно и сильно. – Бей! – прокричала она.

От толчка Ганин шагнул назад, угодил голой пяткой в ведро, упал. Сверху свалилась еще какая-то кастрюля, грохнуло, звякнуло, и в следующий миг в избу влетела бабка Агафья.

– Не смей! – закричала она, закрывая собой Галю. – Не смей, поганец окаянный! Только тронь!

Ганину понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

Агафья напирала:

– Приехал, убивец! Руки распустил! Девчонку нашу отродясь не били, а он! Сопля московская!

Старуха даже схватилась за ухват и непременно ткнула бы им Ганина, не вмешайся и не схватись за ухват с другого конца Галя.