Кошка, шляпа и кусок веревки - Джоанн Харрис Страница 77

Деньги переходят из рук в руки — их не особенно много, не хватит даже на мешок зерна, но самому младшему необходима противомоскитная сетка, а тому, что постарше, — лекарство, и потом, она же не продает своих детей, уверяет себя мать Малеки, а всего лишь отсылает в Благословенную Страну, обещанную Аджале, а уж он там за ними присмотрит. И Аджале каждый год приносит ей вести о сыновьях и говорит: «Может, на будущий год они сами пришлют тебе открытку, или письмо, или даже фотографию…»

Но что-то в ее душе сопротивляется уговорам Аджале, и она снова и снова спрашивает себя: правильно ли я поступила? Но каждый год Аджале с улыбкой уверяет: «Ты, главное, верь мне. Я знаю, что делаю». И хотя ей очень тяжело видеть его лишь раз в год, она знает, что он поступает хорошо, помогая детям, живущим вдоль дороги. И потом он обещал послать кого-нибудь за ней — «Когда-нибудь, очень скоро, вот только дети немного подрастут. Года через четыре или, может, через пять»…

И мать Малеки ему верит. Он ведь был к ней так добр. А вот сама Малеки этому Аджале не доверяет. И никогда не доверяла. Но что она может сделать в одиночку? Разве может она, девчонка, остановить этих торговцев детьми? Разве может она остановить харматтан, каждый год приносящий сюда свой страшный урожай красной пыли? «Что же я все-таки могу? — спрашивает она у дороги. — Что я могу сделать, чтобы отвоевать своих братьев?»

Ответ на этот вопрос она получает в тот же вечер, когда стоит одна на обочине, освещенная яркой луной. Уже почти ночь, но дорога еще совсем теплая, точно бок большого зверя, и от нее пахнет пылью, бензином и ножным потом, ибо ее покрытие каждый день утрамбовывает множество босых ног. Возможно, сама дорога решила ответить на молитву Малеки, а может, девушку услышал какой-то другой бог, но сегодня ночью только для Малеки дорога рассказывает совсем другую, пока еще неизвестную ей историю и поет другую песнь, песнь одиночества, печали и предательства. Она поет о больных детях, брошенных умирать по пути в Нигерию, о девочках, проданных туда, чтобы они занимались проституцией, о рухнувших надеждах, о насилии и болезнях, о голоде и СПИДе. Она поет о разочаровании. А еще она поет о двух мальчиках с ритуальными опознавательными шрамами на щеках, свидетельствующими о том, что они родились в деревне Кассена. Тела этих мальчиков покрыты задубевшей от пота коркой красной пыли. Они возвращаются домой по Великой Северной Дороге, но у них нет ни гроша, и они давно уже голодают, они тяжко больны после двух долгих лет, проведенных в Нигерии, куда их продали по цене обыкновенного велосипеда. Там им приходилось работать в полях по четырнадцать часов в день, но они все еще живы. «Да, они все еще живы и возвращаются домой!» — думает Малеки. Эта новая громкая песнь дороги звучит в унисон с бешеным стуком ее сердечка, и Малеки, стоя на обочине, начинает вдруг пританцовывать, ноги ее топчутся в пыли, тело извивается и покачивается в такт пению, и ей кажется, что в эти мгновения она слышит голоса всех детей, что исчезли из этих мест, и голоса их сливаются с голосом дороги, и теперь эта песня звучит так громко, что на нее нельзя не обратить внимания.

И Малеки вдруг понимает, что она должна сделать и как ей бороться с ловцами детей. Пока это только начало, но все-таки начало уже положено — семя брошено в добрую почву, и из него вырастет могучее дерево, а дерево породит целый лес, который встанет стеной и сможет защитить даже от безжалостного харматтана…

Не сегодня, конечно. И не в этом году. Но, может быть, еще при жизни Малеки…

Вот что действительно стоило бы увидеть.

Бредя тем вечером домой — мимо костров, мимо хижины вождя, мимо маисового поля, мимо пузатых курятников, — Малеки сперва подходит к насосу у колодца и тщательно смывает пыль с лица, потом она идет в хижину и съедает свой ужин, оставленный матерью на столе, — комок холодной маисовой каши, который запивает водой из пустотелой тыквы-горлянки, потом она достает и раскладывает на постели свою старую школьную форму — белую блузочку, юбочку цвета хаки и поношенные старые футбольные бутсы, в которые она пока еще влезает. Приготовив себе одежду на завтра, она расстилает постель, ложится и слушает звуки ночи, думая о других дорогах — тех, которые мы должны прокладывать себе сами.

С завтрашнего дня, думает Малеки, все будет иначе. Завтра я пойду не к дороге и не на рынок, а в школу. Я надену свою школьную форму и, размахивая футбольными бутсами, связанными за шнурки, в такт той песне, которую только я одна и могу услышать, я выйду со двора, если мать и попытается меня остановить, то не по-настоящему, а лишь вполжелания. А когда мои братья наконец вернутся домой, я скажу им: «Зачем же вы ушли? Ведь Заветная Страна всегда была здесь. Внутри вас, внутри меня — у нас в душе». Возможно, думает Малеки, со временем я научу и своих братьев слышать ту песнь, которую я сейчас слышу так ясно, возможно, мои дети и дети моих братьев тоже ее услышат и поймут: «Если дорога не приводит вас туда, куда вы стремитесь, то нужно выбрать иную дорогу, свою собственную»…

В стране Того очень много разных божеств. Но, возможно, все они — и речные божества, и дорожные — ненастоящие, фальшивые; настоящая сила заключена в человеческом сердце, в его мужестве, в богатстве его души. И об этом тоже поет дорога, и ей вторят голоса детей, а потому ее песнь все длится, длится и день ото дня становится все сильней, и корни ее уходят глубоко в эту землю, и она рассылает повсюду свои семена — семена перемен, и семена эти летят туда, куда понесет их ветер.