Отец и мать - Александр Донских Страница 76

Общий разговор так и не собрался, распадаясь поминутно на реплики, вздохи и «глубокомысленное», определила Екатерина, молчание, и вскоре гости засобирались домой.

В прихожей Маргарита спросила у брата, хотя и вполголоса, и с наклоном к его уху, однако достаточно громко, чтобы, верно, кто-нибудь ещё услышал:

– Что, она тоже художественная особа? Как та? Ну, помнишь, с круглыми и красными, как у многодетной крольчихи, глазами? Теперь она твой очередной идеал и муза? Говорила и говорю тебе, Лёвка: все бабы одинаковые. – И как бы интимно, но в щеголеватом звучном рыке присовокупила: – Стер-р-вочки.

Екатерина расслышала и поняла. Скороговоркой попрощалась и – в двери. Дослышала с лестничного пролёта слова Леонардо и Маргариты:

– …И в кого ты, Ритка, такая злоязычная? Мы, кажется, нормальные люди, а ты в кого?

– Ой, какие мы тут все нормальные и правильные!

Но брат не слушал:

– Екатерина Николаевна, я вас провожу! – И выскочил на лестничную площадку, на ходу просовывая руку, путанно и наоборот, в рукав пальто.

– Надо же, какие деликатности и культурности: «Екатерина Николаевна», «я вас»! Ах, ах! – расслышала Екатерина вышедшую на площадку Маргариту.

На Маргариту шикали, затягивали в квартиру.

– Вы, Екатерина Николаевна, разочарованы? Может быть, обижены? – на улице, вприпрыжку следуя за быстро идущей Екатериной, спрашивал Леонардо.

– А мы разве не на «ты»? – внезапно остановилась Екатерина, невероятной для неё кокетливо-лукавой улыбкой встречая его шалеющие счастьем глаза. – Катя, просто Катя. Будем знакомы? Вас, кажется, Леонардо зовут? А можно – Лео, просто Лео?

Оба рассмеялись, открыто и красиво.

– Да хоть Львом! Или Тигром.

– У тебя, Лео-Лев Тигрович, очаровательные родители. И сестра – прямой, честный человек: что думает, то и говорит. Редкое в нашей жизни достоинство. А твой отец – он же поистине замечательная личность. Художник, философ, мечтатель. Теперь я знаю, кто тебе привил влюблённость в эпоху Возрождения.

– Про Маргариту вы… ты мне, Катя, не рассказывай: она у нас танк танком – через любую грязь проскочит и даже не чихнёт. Бедняга Вася её: на сегодняшний день он единственный солдат воинского подразделения, в котором командиру, то есть Маргарите, кажется, что у него целая армия, и он может любую территорию взять наскоком, только скажи солдатам: «Вперёд, мои доблестные воины!» Она вся в этой жизни. И её мечты просты и голы, как фунт гороха, для, естественно, горохового супа: каждый день нужно чего-нибудь хапнуть. Она росла в семье не любя нас, ни мамá, ни папá, ни меня. Говорила, когда стала подростком: «Вы несчастные идеалисты, а потому ничего в жизни не достигнете». Выросла на постоянном противлении с нами, ничего не пожелала взять от папá и мамá, а меня, как старшáя, так и поколачивала нередко, если я принимался её, как она считала, поучать. «Уйди, Манилов!» – было её любимой присказкой перед экзекуцией. Выучилась на бухгалтера, потому что тайно хотела и хочет быть рядом с деньгами, как она говорит, «с капиталами». Но ей, вечной отличнице, активистке, краснодипломнице, чудовищно не повезло: попала по распределению не в банк, как рвалась и как ей обещали, а в хозяйственно-материальную группу на стройке. Почти что в завхозы. И теперь подсчитывает на костяшках и оформляет на бумажках, сколько надо или уже израсходовано всяких там гвоздей и проволоки. Хочет оттуда вырваться, да пока не получается. Я знаю, она страдает: её самолюбие ущемлено. Но она, повторяю, – танк, ух, какой, скажу я тебе, Катя, танкище! Вот увидишь, она когда-нибудь возглавит банк или что-нибудь этакое повыше.

– Не сомневаюсь. И дай бог ей удачи.

– Удачу она сама себе смастерит, из чего угодно, хоть из глины, хоть из грязи. Таким людям ни Бога, ни чёрта не надо. Они верят исключительно в себя. И ещё в то, что все человеки, если хорошенько копнуть, оказываются низменными созданиями.

– Не суди, да не судим будешь. Лучше расскажи, пожалуйста, про маму. Чем она у вас занимается? И, кстати, почему ты говоришь «мамá» и «папá»? Что, твой род дворянских кровей? – невольно усмехнулась, не без желания поддеть, Екатерина. Однако тут же поправилась: – Хотя – вполне может быть. Я тебя, Лео, не обидела?

– Ну что ты, какие обиды могут быть! Наш папа не кровью, а душой самый настоящий дворянин. Помимо эпохи Возрождения, он ещё любит ту, дворянскую Россию, в которой немножко пожил до революции. Он говорит: «Мы потеряли Россию чести и совести и получили взамен некую территорию хама и лодыря. России без дворянства нет и быть не может». Вот такой он у нас максималист! А «папá» и «мамá» я с младенчества от него слышал и, как говорится, всосал с молоком матери.

«Но в наших душах, у кого зримо, у кого незримо, но живёт святая Русь, – подумала, но не произнесла вслух Екатерина. – “Дворянская” – от земли и преходящее, “святая” – от небес и на веки веков».

– Что тебе рассказать про мамá? У мамá почти что одно-единственное, но самое ответственное и, скажу тебе прямо, не лёгкое занятие: она любит нас. Какими бы мы ни были – любит. Любит злоязычницу нашу, как мы её иногда называем между собой, Снежную Королеву Маргариту, любит лентяя и, как говорит Маргарита, утописта меня, любит, и я даже сказал бы, обожает, точно молоденькая девочка, папá, нашего упрямца, нашего олимпийского громовержца, – это уже слова мамá. Работают, к слову, они всю жизнь рядышком, в соседних аудиториях районного Дома культуры. Она ведёт кружок вышивания, а он студию изобразительного искусства. Кажется, более нигде никогда не работали. Там, к слову, и познакомились. И она, знаешь, словно бы к нему приставлена. Приставлена самой судьбой, если хочешь, чтобы – оберегать, защищать его. Он в который раз вспылит перед начальством – а она потом просит, хлопочет за него, ходит по кабинетам, бывает, что унижается. А с начальством у него вечно какие-то нелады и недоразумения. У него своё понимание, как нужно художественно обучать детей, у начальников разных мастей, ясное дело, – своё. Он говорит им: «Кистью нужно не мазюкать, что попало, а – мечтать, возноситься душой и звать к высотам духа и мысли других людей». А они отвечают ему: «Вы отрываете детей от реальной жизни. Мечтать надо о благе народа, а не летать в облаках и размазюкивать мечты по холсту». Ни одна из сторон не уступает другой. Если бы не мамá, его давно уже выгнали бы с работы, и где он пристроился бы, такой непрактичный да ершистый, – неведомо. А в те времена, знаешь ли, ведь могли и к стенке поставить, в лучшем случае, отправить в места не столь отдалённые. Мамá – его ангел хранитель. Да и мы, если бы не она, уже давно друг с другом переругались бы. Она, если хочешь, как папин всемирный Разум, стоит над – над добром и злом, над счастьем и несчастьем, над любовью и ненавистью, над богатством и нищетой, над удачей и провалом, над умом и глупостью, над всем, над всем, что составляет жизнь отца, Маргариты и мою. А стоит над, чтобы – объединять, умиротворять, дать нам возможность остыть, одуматься, помириться и жить в любви. Она – мать, и настоящую мать, думаю, судьба и природа – а может, и сам Бог – всегда ставят хотя бы на чуть-чуть, но выше самой жизни, всех этих наших будней и бредней.