Страна вина - Мо Янь Страница 75

На супе из ласточкиных гнезд и на птенцах ласточки она выросла здоровой и сильной. В четыре года ее физическое и умственное развитие было уже как у десятилетнего ребенка. Теща была убеждена, что все это — заслуга саланган. В некотором смысле, считала она, ее вырастили самцы саланган и их драгоценная слюна, потому что четырех зубов, с которыми она родилась, боялась даже ее собственная мать и поэтому не кормила дочку грудью. «Тоже мне млекопитающее!» — негодовала теща и называла человека самым жестоким и бездушным существом, потому что кормить детей грудью отказываются только люди.

Семья тещи жила в затерянном уголке на побережье Южно-Китайского моря. Погожие дни девочка проводила на морском берегу, откуда виднелись очертания цепи зеленовато-серых островов, где в огромных скалистых пещерах собирали ласточкины гнезда. Большинство жителей деревушки зарабатывали на жизнь рыболовством, гнезда собирали лишь отец тещи и шестеро ее дядьев. Этим опасным, но очень выгодным делом их семья занималась из поколения в поколение; кому-то другому с этой работой было бы не справиться, даже если бы очень захотелось.

По рассказам тещи, отец и дядья были мужчины крепкие — ни капли жира, одно сплетение богатых протеином, похожих на витую пеньку багровых мускулов. Люди с такой мускулатурой ловчее и проворнее обезьян. Ее отец держал пару обезьян, и они, по ее словам, служили ему и дядьям учителями. Когда сезон сбора гнезд заканчивался, они жили на доход от предыдущего и занимались всесторонней подготовкой к следующему. Почти ежедневно они отправлялись с этими обезьянами в горы, заставляли их забираться на скалы и деревья и подражали их движениям. На Малайском полуострове сборщики ласточкиных гнезд пытались научить обезьян своему ремеслу, но безуспешно. Нрав у обезьян переменчивый, и это сказывалось на результатах. Теща вспоминала, что отцу было уже за шестьдесят, а он был юркий, как ласточка, и проворно, по-обезьяньи, забирался по скользкому бамбуковому шесту. В общем, благодаря наследственности и профессиональным навыкам все в семье тещи были мастера карабкаться по скалам и лазать по деревьям. Но самого младшего дядю не дано было превзойти никому. Подобно верткому геккону, без каких-либо приспособлений он мог забраться за гнездами на утес высотой в несколько десятков метров. Теща почти забыла, как выглядели остальные дядья, но вот самого младшего помнила отчетливо: облезающая кожа на всем теле, как чешуя, иссохшее лицо, а из глубоких глазниц светятся неуемной энергией огромные голубые глаза.

В семь лет теща впервые отправилась летом вместе с отцом и дядьями на острова за ласточкиными гнездами. У семьи была большая двухмачтовая лодка; ее сосновые борта, покрытые толстым слоем тунгового масла, пахли лесом. В тот день дул юго-восточный ветер, и на берег один за другим стремительно накатывались волны прибоя. Под лучами солнца ярко сверкал белый песок. Ей часто снился потом этот слепящий свет, и она просыпалась от этого. Лежа в своей постели в Цзюго, она слышала плеск морских волн и ощущала их запах. Отец покуривал трубку и раздавал указания младшим братьям, которые грузили в лодку припасы, пресную воду, бамбуковые шесты. Наконец один из дядьев привел здоровенного буйвола с куском красного бархата на рогах. Вид у буйвола был устрашающий: налившиеся кровью глаза, на морде — белая пена. На отплывающую за ласточкиными гнездами лодку сбежалась посмотреть детвора из рыбацкой деревушки. Среди них было много тещиных товарищей по играм: Хай Янь — Морская Ласточка, Чао Шэн — Рожденный Прибоем, Хай Бао — Тюлень… Маленькому Хай Бао так не хотелось уходить, когда на утесе, на краю деревни, появилась старуха и стала звать его домой. «Янь Ни, поймаешь мне ласточку? — попросил он тещу. — Ты мне живую ласточку, а я тебе — стеклянный шарик». И раскрыв на мгновение ладонь, показал зажатый в ней шарик. Я и понятия не имел, что у тещи такое чудесное детское имя — Янь Ни, Девочка-ласточка! С ума сойти, как у жены Карла Маркса. [174]

— Этот Хай Бао теперь командует военным округом, — вздохнула теща. В ее словах читалась неудовлетворенность жизнью, недовольство мужем.

— Подумаешь, командует военным округом, — вставила жена. — Вот мой папа — профессор вуза, специалист по виноделию, разве с ним сравнится какой-то военный!

Теща повернулась ко мне:

— Всегда выступает на стороне папочки против меня, — с обидой проговорила она.

— Комплекс Электры, — прокомментировал я. И почувствовал на себе злобный взгляд жены.

— В день отплытия за ласточкиными гнездами, — продолжала рассказ теща, — самым волнующим событием стала погрузка на борт буйвола…

Буйволы, они очень умные. Особенно не кастрированные. Он понял, зачем его привели, и как только приблизился к пристани, глаза у него налились кровью. Тяжело дыша, он упрямо мотал головой и упирался так, что дядя еле держался на ногах. Лодку и каменный оголовок пристани соединял узкий наклонный трап, под которым плескалась мутная вода. Ступив передними ногами на край, буйвол не желал больше делать ни шагу. Дядя тянул за веревку изо всех сил, как вцепившийся в титьку ребенок; кольцо в ноздрях буйвола растянуло их так, что, казалось, они вот-вот порвутся. Боль наверняка была ужасная, но буйвол упорно не желал двигаться по трапу. Да и что такое ноздри, когда жизнь висит на волоске! На помощь прибежали другие дядья, но как они ни пытались затолкнуть буйвола на борт, справиться с ним так и не удалось. Больше того, бешено брыкаясь, он одному из дядьев покалечил копытом ногу.

Самый младший дядя выделялся среди братьев не только сноровкой, он и соображал лучше всех. Взяв веревку из рук старшего брата и что-то приговаривая, он повел буйвола вдоль берега. На песке оставались следы — его и буйвола. Потом он скинул рубашку, набросил буйволу на голову и в одиночку привел его к трапу. Когда буйвол шел по нему, трап выгнулся дугой, словно лук. Животное чувствовало опасность и ступало очень осторожно, как горные козлы в цирке, которых долго обучают ходить по канату. Как только буйвол взошел на борт, трап убрали, и наконец-то с шелестом поднялись паруса. Младший дядя снял с морды буйвола рубашку. Тот весь затрясся, перебирая копытами, и издал леденящий душу рев. Постепенно земля скрылась из глаз, а затянутый легкой дымкой остров медленно приближался, этакий нефритовый чертог несравненной красоты.

Лодка бросила якорь в небольшой бухточке, и опять же младший дядя заставил буйвола сойти на берег. Все были серьезны, будто священнодействовали. Ступив на пустынный, заросший колючим кустарником остров, грозный буйвол стал покорнее овечки. Его налитые кровью глаза посветлели, и в них отразилась океанская лазурь, какой всегда были полны глаза младшего дяди.

Постепенно сгустились сумерки. Море отсвечивало багряными бликами, над островом с оглушающими криками кружили стаи птиц. Заночевали под открытым небом, и за всю ночь никто не произнес ни слова. На следующий день на рассвете, после завтрака, отец тещи скомандовал: «Ну, за дело!» — и началась таинственная и опасная работа по сбору ласточкиных гнезд.

На острове было множество мрачных пещер. У одной большой пещеры тещин отец устроил алтарь, сжег пачку жертвенных денег, отбил несколько земных поклонов, а затем скомандовал: «Принести в жертву буйвола!» Подскочившие братья вшестером повалили буйвола на землю. Как ни странно, он не оказал никакого сопротивления. Правильнее было бы сказать, что его не повалили, а он сам улегся на каменистую землю. Огромная голова, увенчанная твердыми как сталь серебристо-зеленоватыми рогами, переходила в могучую шею, словно накрепко приваренная к ней. Его поза ясно показывала, что он по доброй воле позволяет принести себя в жертву духу пещеры. Теща тогда догадалась, что ласточкины гнезда — собственность этого духа и огромного буйвола отец с дядьями преподносят ему взамен. Если дух способен съесть целого буйвола, наверняка это свирепое чудовище. Даже подумать об этом было страшно. Повалив буйвола на землю, дядья быстро отошли в сторону. Отец вытащил из-за пояса небольшой сверкающий топорик и, взяв его двумя руками, направился к животному. Словно огромная ладонь сжала сердечко девочки. Оно то билось, то замирало, и казалось, уже никогда не забьется вновь. Отец что-то пробормотал, в его блестящих черных глазах затаился страх и неуверенность. Ей вдруг стало невыносимо больно и за отца, и за буйвола. Они были такими жалкими — и этот тощий, похожий на обезьяну мужчина, и недвижно лежащий на камнях буйвол. Ни тому, кто взялся за топор, ни его жертве не хотелось, чтобы произошло неизбежное, но оба были под властью некой неодолимой силы. Девочка видела вход в пещеру — очень необычной формы, слышала доносившиеся оттуда странные звуки, чувствовала ее холодное дыхание, и ей вдруг пришло в голову, что оба — и отец, и буйвол — боятся духа скалистой пещеры. Буйвол лежал с закрытыми глазами, и кончики длинных ресниц опустились на нижнее веко ровной линией. В мокром уголке глаза возилась изумрудно-зеленая муха; она так надоела теще, что у нее у самой зачесался уголок глаза. Буйвол же не шевельнулся. Подойдя к нему, отец огляделся по сторонам, словно в растерянности. Что он хотел увидеть? На самом-то деле он не видел ничего, и то, что он поднял голову и огляделся по сторонам, свидетельствовало лишь о внутренней пустоте. Взяв топорик в левую руку, он поплевал на правую, потом перекинул в нее топорик и поплевал на левую. В конце концов он снова взялся за топорик обеими руками и расставил ноги, словно пытался придать себе уверенности. Затем глубоко вдохнул и задержал дыхание. Лицо у него посинело, глаза выкатились, он высоко занес топорик и с силой опустил его. Теща слышала, как топорик тюкнул, вонзившись в голову буйвола. Отец выдохнул и стоял, еле держась на ногах, словно в нем что-то надломилось. Прошло немало времени, прежде чем он нагнулся и стал вытаскивать топорик. Буйвол издал глухой звук, несколько раз попытался поднять голову, но сухожилия на шее уже были перерублены, и это ему не удалось. Потом тело у него задергалось: очевидно, мозг уже не контролировал эти движения. Отец снова занес топорик и яростно рубанул еще раз. Рана на шее буйвола разверзлась. С каждым последующим ударом топор рассекал шею все глубже. Наконец фонтаном хлынула черная кровь, и ее запах достиг ноздрей тещи. Руки у отца были в крови, топорище выскальзывало, поэтому он то и дело вытирал их о траву. Кровь забрызгала ему и все лицо. Из перерубленной трахеи с бульканьем вырвались пузыри пены, и теща, схватившись за горло, отвернулась. Когда она снова рискнула глянуть на буйвола, голова у него была уже, наконец, отрублена. Отшвырнув топорик, отец поднял ее окровавленными руками за рога и понес к алтарю перед пещерой. Теща не могла понять, почему глаза буйвола, закрытые перед смертью, теперь, на отрубленной голове, широко открыты. Они все так же были цвета морской лазури, и в них отражались силуэты находившихся рядом людей. Водрузив голову буйвола на алтарь, отец отступил на шаг, пробормотал несколько неразборчивых фраз, потом встал на колени и поклонился в сторону входа в пещеру. Дядья тоже преклонили колена на каменистой земле, отвешивая поклоны.