В обличье вепря - Лоуренс Норфолк Страница 74

Ме-е-мель! Мсье Ме-е-мель!

— Вы получили статью Райхмана? Ах! Почта — это сплошная безответственность, продают тебе марки и тебя же потом обманывают. Да нет, ничего подобного. Совсем наоборот. Вчера заказов у нас набралось на… погодите, я посмотрю. Одну минуту, господин Мемель…

Голос у Леона Фляйшера опять изменился. Теперь он сухо шуршал. Сол стоял в коридоре и смотрел, как возится за своим непрозрачным стеклом консьержка, похожая на безногое насекомое. Мимо медленно проехал грузовик, притормозил, прочихался, поехал дальше. Прошло два месяца с того дня, как он распрощался с Вальтером Райхманом.

Наверху, у него в комнате, на столе лежала книга, раскрытая на странице с черно-белым рисунком, на котором были изображены сидящие за ужином мужчина, женщина и двое детей. Заголовок над рисунком гласил: «La Famille: Une Institution Туре?» А рядом на листе бумаги было от руки написано: «Die Familie: Eine typische Anstalt (?)» [211]. Перевод книги «La Sociologie, une Introduction aux Principes Fondamentals» [212]Сол довел почти до самого конца. Быть законченным, однако, этому переводу уже не судьба. Голос Фляйшера вернулся и снова зашуршал в трубку.

— Что? Прошу прощения, господин Фляйш… Не могли бы вы… да-да. В смысле, я не совсем хорошо вас расслышал. Понятно. Да, я понял. Нет, просто я удивлен. Очень удивлен.

Он положил трубку и тихо постоял в коридоре, прикидывая, что за существо родилось на свет при помощи Райхмановой статьи. В рамку из журнальных колонок оказался забран второй Соломон Мемель, понял он через несколько дней, когда по почте все-таки пришел журнал, с его именем, набранным большими буквами на обложке. Протагонист той повести, которую рассказал читателю Райхман, создал себя сам в суровых горных краях, вернулся, чтобы встретить врага лицом к лицу, — и одержал победу.

В течение нескольких последующих месяцев он повторял все то же самое, что рассказал тогда Вальтеру Райхману, бесконечной процессии более молодых коллег и соперников маститого критика. Лицо Соломона Мемеля смотрело с журнальных обложек, и после каждого такого появления еще несколько дней его узнавали в магазинах и кафе. Его приглашали на телевидение, он отказывался. Леон Фляйшер сообщал ему по телефону об очередных коммерческих успехах книги и о деталях своих сражений с представителями «Зуррер ферлаг». Эти переговоры, ликующим тоном рассказывал ему Фляйшер, просто преобразились благодаря успеху «Die Keilerjagd».

— Они такие неловкие охотники, Соломон. Хрустят ветками и ломятся через подлесок. Им никогда не словить вашего вепря, — Чем ближе к осени, тем голос его становился все более и более скрипучим. А осенью появилась свистящая одышка.

В октябре того же года одна швейцарская газета опубликовала явно передержанную фотографию трех стоящих на склоне холма женщин: переброшенные через плечо винтовки, подсумки с патронами. Подпись под снимком гласила: «Анастасия Коста (слева) — „Фиелла“ из „Die Keilerjagd“ Соломона Мемеля, фото сделано на западных склонах Пинда за три года до ее смерти». В сопроводительной статье утверждалось, что снимок был сделан летом 1941 года.

Сол сидел и смотрел на газетную полосу. Роста женщина была правильного. Волевое лицо, даже слишком волевое, чтобы соответствовать принятым нормам женской красоты. Это вполне могла быть и она, однако детали, которые могли бы его в этом убедить, потерялись в слишком ярком солнечном свете, залившем объектив фотоаппарата. За недостатком других более или менее достоверных изображений это начали повторять снова и снова. Иногда она была «andartisse, то есть партизанка», иногда «героиня греческого сопротивления», но чаще всего именовали ее все-таки «Фиеллой» из его поэмы.

Настал новый год, и он начал подыскивать себе другую квартиру: процесс давно намеченный и неоднократно откладывавшийся на потом. Книги, которые стопками громоздились по всем углам своей комнаты в «Отеле д'Орлеан», были разложены по коробкам. Всю одежду, подумал он, можно по-прежнему уместить в тот же картонный чемодан, который стоял на шкафу, рядом с пишущей машинкой. Лежа на кровати с руками, заложенными за голову, и глядя на эту стоящую на шкафу парочку, он вдруг подумал: ну вот, прошел уже целый год, а я не написал ни единой строчки. Фактически с того самого дня, как встретился с Райхманом. Он поднимался по лестницам в крохотные комнатушки в мансардах. Его шаги мерили обширные паркетные просторы. Он поднимал голову и через световой колодец с пропорциями шахты для лифта наблюдал крохотный квадратик неба. В бетонной колонне рядом с Монпарнасом вместо стен были окна. Зато какой вид, говорили ему. Вид на самого себя, думал он, едва не касаясь стекла носом: стекло мутнело, потом расчищалось опять, открывая сотни других окон, или тысячи, или сотни тысяч.

В феврале голос Леона Фляйшера вдруг снова напомнил ему тот самый тембр, к которому он привык с самой первой встречи.

— Я «прошел через небольшую операцию», как принято говорить у обреченных на скорую смерть политиков. В результате умирать я буду обычными темпами, а не ускоренными, — объяснил он Солу, — Кстати, о смерти и о политике: цитата из вас на прошлой неделе прозвучала в бундесрате. Перевранная цитата, если быть точным. Вы видели отчет?

— Умирать? От чего?

— Вы начинаете повторяться, Соломон. Обычно это удел поэтов значительно более старших годами. А теперь последние вести от Зуррера. Это нужно было слышать…

Продажа «Фляйшер ферлаг» издательству «Зуррер ферлаг», казалось, стала для Леона Фляйшера страстью буквально всепоглощающей. Его телефонные звонки все больше и больше походили на резюме последних успехов на этом поприще или, скорее, отсутствия таковых, ибо все его кавалерийские атаки и обманные маневры, насколько мог судить Сол, не приводили ровным счетом ни к чему, если не считать положительным результатом все большую и большую запутанность всего этого дела. Энтузиазм Фляйшера по поводу этих переговоров был положительно неиссякаем, но ничуть не заразителен. Он от души смеялся в Вене, радуясь собственной изворотливости, в то время как Сол в Париже трудил голову, пытаясь понять, почему именно этот пункт соглашения должен вызывать чувства настолько сильные. Он возобновил свою охоту за квартирой и в конечном счете нашел одну, в шестнадцатом округе: единственное, что говорило в ее пользу, так это что у Сола она с самого начала не вызывала отвращения настолько же явного, как все прочие, которые он уже успел к этому времени посмотреть. Освободиться она должна была только в мае. В середине апреля он поднял с полочки в коридоре «Отеля д'Орлеан» телефонную трубку и услышал в ней женский голос.

— Я могу поговорить с господином Мемелем?

— Уже говорите. А могу я поинтересоваться, с кем имею честь?

— Ингеборг Фляйшер, господин Мемель. Я жена Леона Фляйшера.

— Жена? А я даже и не знал… Простите, фрау Фляйшер, но я и понятия не имел, что… Простите меня.